— Для меня? …
— Мужика нашли. Без сознания. В гидрокостюме.
— Где?
— Километрах в полутора от сгоревшего особнячка. Сразу внизу — обломки вертолета — тот просто на части развалился. Чем-то сильно его шарахнуло. Ну а чуть дальше — обломки мужичка. Уж как он из этого вертолета вымахнул — непонятно, а только ему повезло: в пихту влетел. Правда, ни одной кости целой, так говорят.
— Но живой?
— Пока живой.
— И где он сейчас?
— В райбольнице. В реанимации.
— А у тебя сведения откуда?
— От верблюда.
— Тоже, как и конь, с погонами?
— Ага. Только у этого просветов нет.
— Прапорщик, что ли?
— Пфи-и…
— Тогда генерал.
— Догадливый ты. Прямо «брейн-ринг» какой-то, а не мужчинка.
— Ты всегда была дама с размахом…
— Не наговаривай на честную девушку. Его одна из молодежи утешает. На постоянку. А я у них — вроде как друг семьи.
— Слушай, а он, как другу семьи, тебе не поведал — охрана там стоит, у реанимации той?
— Ага. Сержантик-первогодок. Из срочников.
— Блин! Так его что, на живца там поставили?!
— Ментика?
— Корта!
— Корт? Это водолаз, что с неба упал? Хм… Вот не знала, что вы, рыбы, еще и птицы!..
— Мы еще и звери! Оч-чень клыкастые! — Саша заметался глазами по комнате.
— Бойко… Не лез бы ты туда… Говорю же — дело тухляк. И этого парня, единственного, чудом выжившего, там как на полигоне положили: приходи и добивай. А ментику тому наверняка и «пушку» не выдавали: абы не пальнул сдуру или со страху, а то — вообще в коридоре посадили, проформу соблюсти… Говорю тебе — воняет от всего этого, как от падали! И если все — и УВД, и ФСБ решили схоронить дело тишком вместе с этим твоим Кортом, они его схоронят, будь спок!
Бойко, как любимого мужчину тебя прошу, не лезь в это дерьмо!
— Да я по самые яйца в нем! Поняла?!
— И незачем так орать.
— Где одежда?!
— А вы, молодой человек, сегодня ко мне без костюма пожаловали, — вроде обиженно поджала губки Нелли. — И без букета роз.
— М-да… Слушай, у тебя вообще нечего надеть?
— Отчего же? Могу девушкой нарядить. Будешь просто пре-ми-и-иленькая…
— Нелька!
— Вот так всегда. Я же умная. — Она вышла, вернулась с костюмом, ботинками, пуловером. — Даже и не думай! Не с чужого плеча. Девушка, пока ты дрыхнул, успела на базар смотаться! Пиджачок — чистый твид, ненашенская работа… Нет, ты скажи, кто тебя еще так любил, а? Я ведь по зенкам твоим бесстыжим и злющим поняла: тебе бы отоспаться, а дольше ты не усидишь… А знаешь, они у тебя зеленые, как море…
— Что?
— Глаза. Зеленые. Как там во дни юности пелось? «У беды глаза зеленые…»
Потому что ты кот. Подлючий и гулявый. Хоть и морской. Я ж, как дура, отдалась ему на учительском столе четырнадцати лет от роду, с девством рассталась, можно сказать, в антисанитарной обстановке, после урока химии, среди бела дня… А он, подлый? Шваброчку с двери снял, ручкой аревуар сделал… Нет, чтобы о романтичном поговорить… А потом, как школу окончил? Поматросил-поматросил и бросил.