. Когда его называли «неорганизованным», он улыбался: «Вот уж, обязательно надо отнести человека к какому-нибудь виду или типу, вроде как ракообразные или беспозвоночные». Ведь на заводе все участвуют в рабочем движении — все, за исключением нескольких хозяйских холуев. Значит, ярлыки роли не играют… Он не входит ни в одну организацию — ну что ж: членские взносы не надо платить и можно реже ходить на собрания. В свободное время он, захватив ящик с красками, катил на Марну. Сена ближе, но там вечно у тебя за спиной торчат зеваки, а так как Мишель в живописи был далек от совершенства, то зрители ему мешали… Рыболовы на Марне — все больше рабочие, и они понимают, что живопись не так-то легко дается. Они даже подбадривают, особенно если скажешь: «Я ведь не настоящий художник, самоучка; а по специальности — металлист, работаю на Ситроне
[4]…» Тут уж они и похвалят: «Молодец, здорово у тебя выходит»… А если, возвращаясь с поля, остановится поглазеть какой-нибудь крестьянин, то он и внимания не обратит на мастерство живописца — на картине есть деревья, трава, небо — вот что важно. Ведь человеку приятно, когда и другие любят то, что сам любишь. Он находит, что картина — как его жизнь: и там и тут не все совершенно… Но это уж другое дело.
А вот на заводе из тебя все соки выжимают; если и дальше так пойдет, то будешь приходить вконец измотанный, как Алина: она возвращается с работы такая усталая, что у нее ни к чему не лежит душа, все ей немило. Еще бы! Простоять девять часов в колотом соленом льду и вынимать оттуда рыбу. По правилам, каждой работнице должны выдавать большой клеенчатый фартук. У некоторых еще сохранились такие фартуки, но те, у кого они порвались и пришли в полную негодность, не могут добиться от хозяина новых. Он пользуется безработицей: каждое утро у ворот толпятся женщины, ждут — может, кого уволят или кто добровольно уйдет, и тогда их наймут. Работницы сами должны покупать себе фартуки. А о резиновых сапогах давным-давно и речи нет. Приходится обвязывать живот и ноги тряпками… Да что толку? Тряпки намокают, пропитываются солью, и как же она разъедает кожу! Этот Деласю, хозяин Алины, чем дальше, тем больше себе позволяет. Последние дни из-за бури почти не было улова. Хозяин заставил работниц везде снимать паутину и чистить нужник — он-де переполнился так, что, того и гляди, двор затопит. Всю эту дрянь женщины выносили в большую яму, которую они вырыли в конце хозяйского сада. Но, видно, тут уж Деласю чересчур распоясался. Говорят, об этом узнали и собираются прислать фабричного инспектора для обследования. Да это уж не в первый раз. И раньше присылали, обследовали, только все по-старому остается. Никто и пикнуть не смеет. «Вот в том-то и беда, — сказал Жером. — На таких заводишках стоят в стороне от рабочего движения, оттого и чувствуют себя безоружными. Я вижу только один выход: кто-нибудь из вас должен набраться мужества, чтобы пойти на потерю работы. Наладиться все может только тогда, когда все переменится. Такие типы, как хозяин Алины, с перепугу живо пошли на уступки в тридцать шестом году, а в первое время после Освобождения тряслись со страху. В следующий раз с такими сволочами поступим решительнее!»