— Не говори об этом, — оборвала я ее.
Мы обе помолчали, а потом, когда опять разговорились, вдруг услышали, как в соседней комнатушке щелкнула зажигалка и раздался папкин голос:
— Девочки, что с вами, почему не спите? Угомонитесь, наконец.
— Пап, — захныкала Ивча, — мы боимся, что косуля может умереть, она ведь такая маленькая и слабая. Ты тоже боишься?
Папка молчал с минуту, а мы так и замерли от страха: вдруг он что-то знает, а нам не хочет сказать? Но потом донеслось из его комнатушки:
— Спите, девочки. Обязательно все будет хорошо. Она родилась для того, чтобы жить, а не умереть.
Уснули мы под утро, когда услышали, как на лиственнице кричит зяблик Пипша и воробьи дерутся с поползнями. Мы проснулись и тотчас бросились в холл, но косули там уже не было. Мы выскочили из дому и увидели, что все наши сидят во дворе и смотрят на какой-то комочек, что лежит перед ними на старом одеяле. Это была наша косулька. Когда я впервые увидела ее при свете дня, она показалась мне такой маленькой, меньше, чем щеночек; у нее были только глаза, ножки-палочки, длинные уши и больше ничего, ровным счетом ничего.
На это вот «ничего» мы все смотрели и молчали, даже Ивча примолкла, когда как следует вгляделась в маму. Молчание тянулось ужасно долго, наконец папка поднялся из-за стола, наклонился к косуле и стал мягко, двумя пальцами, ощупывать ей спинку и задние ножки. Косуля не сопротивлялась, лежала на боку и поминутно закрывала глаза.
— Так, паралич или где-то перебит позвоночник, — решил папа.
Он запустил пальцы во взъерошенную шерсть, потом пошел вымыл руки и сказал маме:
— У нее полно клещей. Они набухли, как горошины. Принесите-ка пинцет.
Я сбегала за пинцетом, и мы с мамой стали вытаскивать у косульки из кожи отвратительно разбухших клещей, которые из этого маленького тельца высасывали последнюю кровь. Мама только качала головой и сжимала губы.
А за плотиной выкатилось солнце и облизало реку, зорянки затянули свою жалобную песенку, а ондатровая мама выбежала на берег за травой.
— Она похожа на белку или на щенка таксы, — сказал дядюшка и почесал лысину. — Никто и не подумает, что это косуля. Ей-богу!
— Все-то ты знаешь, — напустилась на дядюшку бабушка.
И Ивча заступилась за косулю:
— Потому что она еще маленькая, понимаешь, дядя! Она не виновата в этом. Правда, Рыжка? У ондатриных деток есть мама, а ты одна, у тебя нет никого.
Я чувствовала, как у косули дрожит кожа под моей ладонью, а когда взяла ее за ножку, мне показалось, что я держу в руке какую-то мертвую и холодную вещь. Мама окунула косулин нос в миску с молоком, но Рыжка пить не захотела.