Выражение голубых глаз смягчилось, но осталось таким же целеустремленным, и Руфь это подтвердила:
— Мы собираемся купить вам платье. Все уже решено.
— И хочу вас предупредить, что они не удовлетворятся отрицательным цветом. — В голубых глазах опять замелькали искорки.
Делать было нечего. Мы отправились в поход до ближайшего магазина одежды и ввалились туда все четверо; обе руки Колина были заняты близнецами. С жалостью к себе я подумала, что, наверное, так же они ходили по магазинам вместе с Энн. Но как я могла отказаться, если Руфь уже восторженно показывала на ряды платьев?
Все же платье нашла не Руфь, а ее отец. Он решительно вытащил его из ряда других — достаточно простого покроя, с крошечными рукавами и вырезом спереди, но вот что касалось рисунка и цвета — тут меня одолели сомнения. Мне нравились простые вещи, приглушенных или нейтральных тонов. Это же больше было в духе Магды Камерон — шерстяное с расцветкой, как у персидского ковра — в голубых и нефритовых, кремовых и абрикосовых, золотых и тускло-розовых тонах.
— Это мне? — с сомнением спросила я.
— Вряд ли оно мне подойдет, — с серьезным видом сказал Колин.
Я натянула платье, и из длинного зеркала на меня взглянула совсем другая женщина — раскрасневшаяся, с блестящими глазами, не уверенная в себе. Не я, не та бесцветная Дебора, которая собиралась учить учителей и мазала дверь коттеджа тремя слоями краски. Эта женщина была вполне способна… Голова у меня кружилась.
Однако Колин и слышать не хотел о том, чтобы я его сняла, и когда мы выходили из магазина, он сказал, чтобы Йен взял меня за правую руку, а сам взял за левую. Руфь уже крепко цеплялась за него с другой стороны. Так, шеренгой, мы двинулись по приятной чистой улочке.
— Папа, теперь Дебора доскажет тебе сказку? — пропищала Руфь.
Мы дошли до сквера, нашли скамейку и завладели ею.
— Папа, если мы положим вещи, больше никто не сядет, — объявил Йен. — Хорошо? — Он положил маленький стоптанный сандалик на конец скамейки и Руфь с визгом удовольствия последовала его примеру.
— Не думаю… — начала я, разрываясь между симпатией к ним и чувством приличия.
— Ведь гораздо лучше, когда только мы и больше никого, верно? — спросил Йен. Возразить на это было невозможно.
Было гораздо лучше. Было так пугающе хорошо, что я пожалела, что пошла с ними. Это была не я — глупая смеющаяся девица, шедшая по улице рука об руку с мужчиной, существующим в другом мире, даже подпевавшая, когда он мурлыкал мелодию. Этой девушке были суждены слезы и поцелуи — а я боялась и того, и другого.