— Как только закончу с одним делом и найду, на чем ехать. Скажем, ближе к полудню.
— Ах да, совсем забыла про твою чертову машину. Я за тобой заеду.
— Не надо. Не садись за руль в таком состоянии. Я сам доберусь, в крайнем случае попробуем упросить твою замечательную родительницу одолжить мне Уэрдингтона с «роллс-ройсом».
У Мариголд, матери Бон-Бон, был разносторонне одаренный водитель, которого она частенько ошарашивала своими эксцентричными требованиями. Все знали, как однажды он на бешеной скорости гнал по стерне в открытом «лендровере», а его хозяйка, балансируя, стояла за ним и палила над его головой из двуствольного дробовика по ошалевшим кроликам. По словам Мартина, на это страшно было смотреть, но Мариголд отстреляла тогда сорок штук и освободила свои владения от прожорливой напасти. Пятидесятилетний лысый Уэрдингтон внушал скорее мысли о приключениях, а не о последнем прибежище.
В первый день Нового, 2000 года жизнь в Англии замерла. Люди хотели посидеть дома.
Жители Бродвея поразились тому, что магазин «Стекло Логана» открыл свои двери вчерашним покупателям, которые пришли за остывшими за ночь сувенирами. К моему удивлению, пришли и двое моих помощников — явно невыспавшиеся Памела Джейн и Айриш. Они сказали, что не могли обречь меня на адский труд — одному упаковывать целое море безделушек. Так что новый век начался для меня бодро и весело. Позднее я вспоминал это мирное утро, не в силах представить, что жизнь когда-то могла быть такой простой и надежной.
Памела Джейн, щебечущая, нервная, худенькая и отнюдь не красавица, настояла на том, чтобы отвезти меня к Бон-Бон. Высадив меня на подъездной дорожке, она поспешила обратно в магазин.
По крайней мере, по поводу своего дома Мартин и Бон-Бон имели общее мнение. Приходя к ним, я неизменно восхищался этой жемчужиной восемнадцатого века. На гравийной дорожке стоял маленький темно-синий фургон с желтой надписью «ЭЛЕКТРОНИКА ТОМПСОНА». Сам я с утра работал и поэтому совершенно забыл, что в национальный праздник фургонам службы по ремонту телевизоров делать на улицах совершенно нечего.
Сказать, что, войдя в дом, я увидел хаос, значило бы ничего не сказать. Начну с того, что входная дверь была нараспашку. Я вошел и позвал, но ответа не получил. Сделав пару шагов, я понял почему.
На ступеньках без сознания лежала мать Бон-Бон, Мариголд, с всклокоченными седыми волосами и в сбившемся легком платье пурпурного цвета. В ногах у нее распростерся ее эксцентричный шофер Уэрдингтон. Четверых детей не было ни видно, ни слышно. За закрытой дверью кабинета Мартина царила мертвая тишина.