Наверное, когда появился я, газ закончился, и пришлось обойтись ударом по голове.
Едва полицейские убрали блокноты, влетел вызванный Бон-Бон врач. Оранжевый цвет баллончика заставил его сбавить темп, нахмуриться и вникнуть в дело поосновательнее. Он и полицейские выслушали Дэниэла, извлекли бумагу и кое-что записали. Врач посоветовал уходившим детективам поискать преступников, имевших доступ к анестезирующему газу циклопропану. Его выпускают в оранжевых баллонах и редко используют — он легковоспламеняющийся и взрывоопасный.
Врач долго и с неимоверным тщанием изучал зрачки, вглядывался в гортань и прослушивал в стетоскоп грудь у каждого члена семейства, после чего объявил всех годными к жизни. Когда представители властей наконец-то удалились, прелесть Бон-Бон заявила, что находится при последнем издыхании и нуждается в помощи. Конкретно — в моей.
Поэтому я остался, занялся одним, другим, третьим — и тем самым избавил себя как минимум от повторного удара по голове: ночью в мой дом на холме вломились и украли видеокассеты — все до последней.
В понедельник, поработав с утра в мастерской, я на такси поехал в Челтнем поговорить со слугой Мартина Эдди Пейном.
Эдди бросил взгляд мне за спину и сказал, что готов помочь, но не может, как ни пытается, вспомнить больше того, что уже сообщил в пятницу.
Пятницу от понедельника отличало наличие женщины лет сорока со свирепым взглядом, стоявшей в двух шагах у меня за спиной. Эдди называл ее дочерью. Снова скользнув по ней невыразительным взглядом, он сказал так тихо, что я еле расслышал:
— Она знает, кто дал Мартину пленку.
Женщина резким тоном спросила:
— Что ты сказал, папа? Повтори.
— Что нам будет очень не хватать Мартина. И мне пора в раздевалку. Рассказала бы Джерарду — мистеру Логану — то, что он хочет знать. Что тебе мешает?
Уходя, он пробормотал извиняющимся тоном:
— Ее зовут Роза, вообще-то она добрая девушка.
Добрая девушка Роза обдала меня такой волной ненависти, что я начал гадать, чем успел досадить ей, если всего несколько минут назад даже не подозревал о ее существовании. Она была угловата и костлява, блеклые каштановые кудряшки стояли торчком. Кожа у нее была сухой и веснушчатой. Одежда на ее худой фигуре висела как на вешалке, и все же в ее личности было нечто чрезвычайно притягательное.
— Э… Роза, — начал я.
— Миссис Робинс, — обрубила она.
Я откашлялся и попробовал снова:
— Миссис Робинс, могу я вам предложить кофе или чего-нибудь покрепче?
— Нет, не можете, — отчеканила она. — И вообще лучше не лезьте не в свое дело.
— Миссис Робинс, вы не видели, кто в прошлую пятницу передал Мартину Стьюкли сверток в коричневой бумаге?