— Ох, Мишенька, — Герда съежилась и закаменела в его объятиях. — Зря ты меня замуж взял. Совсем зря. И девицы тебя любят, и сам парень неглупый. Жена-немка для тебя только камень на шее. Миш, давай разведемся, а?
— Что? — поразился Михась. — Ты хоть думаешь, о чем говоришь? Какое «разведемся»? С какой вдруг радости?
— С такой. Тебе двадцать семь, мне двадцать пять, молодые, детей нет, так что разойтись можно безболезненно. Я к родителям в Карлсбад вернусь. Я не пропаду, а у тебя жизнь наладится. Найдешь себе новую жену, без пятого пункта…
— Герочка, да я… — Михась скрипнул зубами, но тут же взял себя в руки. — Глупости говорить заканчивай. Ничего мы не разведемся и никуда ты не уедешь. Вот с из треста своего точно увольняйся. Прямо завтра же подавай заявление. Отработаешь две недели, и пошла она куда подальше, эта Тащеева, свинья откормленная! Новый год скоро, до него отдохнешь как следует, ну, а потом новую работу найдешь.
— А непрерывность стажа? Ведь две недели можно ходить без работы, не больше. И потом, помнишь, как летом к нам участковый ходил?
— Ну, тогда же ты дома сидела не две недели, а два месяца, так что и участкового понять можно. И непрерывности у тебя все равно уже нет. Да и участковый тоже человек, он под Новый год квасить станет, а не о тунеядцах думать. Да наплевать на непрерывность! Можно подумать, есть большая разница, девяносто форинтов у тебя пенсия по старости или сто двадцать за стаж.
Михась потянул носом воздух.
— Слушай, а у тебя ничего не горит? — озабоченно осведомился он.
— Ой! — Герда вскочила с его колен. — Каша! Каша пригорела! Говорила же я! Как сейчас кастрюлю отмывать!
Схватив полотенце, она подхватила кастрюлю с плиты, обожглась сквозь тонкую ткань и, ойкнув от боли, уронила ее в мойку. Холодная вода, хлынувшая из крана, разъяренно зашипела за закопченном алюминии. В воздух поднялся столб пара.
— Ну вот, опять песком чистить! — Герда расстроенно хлопнула руками по бедрам. — И все из-за тебя!
— Ну, раз из-за меня, то я и отчищу. Гердочка, кончай кукситься. Я жрать хочу, а у меня из-за твоих жалобных глаз кусок в горло не лезет. Выкрутимся, подумаешь!
Михась взял ложку и принялся хлебать окончательно остывший борщ, но тут же вскочил.
— Тьфу ты! — щелкнул он пальцами. — Совсем забыл. Я же талоны на масло отоварил!
— Ну да? — жена недоверчиво посмотрела на него из-под сбившейся на глаз пряди волос. — Когда успел?
— Ну, мужик сказал — мужик сделал! — самодовольно усмехнулся Михась. — Сказал же, что куплю! Но ты не поверишь — я в обед в столовку бегал, ну, на углу там у нас, и в молочном рядом по талонам масло давали. И народу — всего-то человек пять.