— Мизинчику и ее двоюродным братьям. Каждая древняя история поучала, загадочно соотносясь с их нынешней жизнью.
— На дереве джамболан жила обезьяна, — воодушевилась Маджи. — И все бы хорошо, да только не было у нее друзей…
Она посмотрела на Мизинчика: внимательно ли слушает.
— Маджи, — перебила внучка, — как ты привезла меня в Бомбей? Ты никогда не рассказывала. Я хочу знать.
Маджи глубоко вздохнула.
— Когда я приехала к твоему отцу, — наконец сказала она, — ты горько плакала. Лежала на кроватке и жмурилась, крепко сжимая кулачки и широко раскрыв рот…
Она не рассказала, что крошечное личико, складочки на шее, локотках, запястьях и коленках все были усеяны красными прыщиками, из которых сочился гной, словно все тело обливалось слезами.
Тогда Маджи опустила ладонь на головку младенца и ощутила в нем милость Божью. Дитя, прекрасное маленькое дитятко. Она расплакалась от избытка чувств.
«Чем вы ее лечите?» — спросила Маджи зятя. На врача денег не хватало, и малышку отмачивали в ведре с водой, куда добавляли карболки.
«Девочка заболела сразу после смерти Ямуны». Назвав имя жены, он вновь разрыдался.
— Я помассировала тебя, а потом искупала в отваре из листьев нима. — Маджи брела по тропинке, растаптывая перезрелые ягоды…
…Она вошла в кухоньку, зачерпнула воды из глиняного сосуда и помыла руки над низкой раковиной. Маджи немного успокоило то, что ее дочь никогда не жила в этой холодной темной квартире. У стены стоял мешок грубой краснозерной пшеницы из Америки — дешевле местной индийской атты. На столе — полупустая банка с вегетарианским гхи[135]». Маджи открыла круглую жестянку с плотной крышкой, лежавшую рядом с плитой, и набрала стальную чашку куркумы. Смешав ее с последними остатками нутовой муки, подлила воды и замесила густое тесто.
Потрясенные отец и бабка Мизинчика наблюдали за ней. Кто эта женщина, которая ввалилась к ним, словно к себе домой? После смерти Ямуны Маджи поддерживала с ними очень слабую, зыбкую связь, и от ее своеволия они онемели.
Мизинчик словно взывала о срочной помощи.
Маджи уселась на кровать, сняла с внучки пеленку и подгузник. Затем прижала голенького ребенка к груди. Мизинчик перестала плакать. Глаза ее раскрылись, и она заглянула бабушке в лицо.
«Я с тобой, — прошептала Маджи. — Больше не надо плакать».
Она положила Мизинчика на простынку и, обмакнув пальцы в тесто, бережно втирала желтую массу в кожу…
— Потом я тебя обняла, и мы обе уснули.
— Но как тебе удалось меня забрать? — спросила Мизинчик. — Разве папа не удерживал меня?
Маджи вздохнула…
…Она заночевала, объявив, что завтра утром уедет и возьмет с собой Мизинчика.