— Скажи просто: «Господи, благодарю тебя!» — и перекрестись.
— Хорошо, завтра.
— Несчастный! — воскликнула, отчаявшись, добрая женщина. — Знаешь ли ты, что разделяет сегодня и завтра? Может быть, бездна. В жизни никогда не знаешь, услышишь ли, как часы пробьют следующий час. Жером! Жером! Сделай, как я тебя прошу. Пойди в церковь, милый, пойди в церковь, заклинаю тебя именем твоей жены и детей! Прочти молитву, которую я тебе сказала, перекрестись, я не прошу ничего другого, Бог — тоже.
— Завтра ты дашь мне твою книжку, и я прочту все, что тебе будет угодно.
— Молитвы не в книгах, Жером, а в сердце. Смочи пальцы святой водой и просто скажи: «Спасибо». Разве ты не поблагодарил господ, когда они дали тебе золотую монету? Неужели Господу, который дает тебе здоровье, жизнь, покой, ты не скажешь спасибо, как сказал этим иностранцам, давшим тебе двадцать четыре ливра?!
Бабушка взяла мужа за руку и потащила в сторону церкви.
— Нет, не сегодня, — сказал дед, выведенный из терпения ее настойчивостью. — Потом, потом. Меня ждут господа. Я не хочу, чтобы они ели из–за меня холодный ужин. Вот тебе двадцать четыре ливра, которые они мне дали в награду. Купи хлеба, вина, мяса, приготовь что–нибудь вкусное детям и успокойся. Обещаю, завтра пойду к мессе, в воскресенье — на торжественную службу и на исповедь в ближайшую Пасху. Теперь ты довольна?
Бедная женщина вздохнула и выпустила руку мужа. Она долго стояла на том самом месте, где они расстались, и все глядела дедушке вслед.
С тяжелым сердцем вернулась бабушка домой и вместо ужина принялась за молитвы.
В «Льежском гербе» в тот вечер было весело. Охотники — парни с хорошим аппетитом. В этом отношении иностранцы, чьим проводником был дед, вполне заслуженно входили в братство Святого Юбера. Бутылки беспрерывно сменяли одна другую, бронберже и жоанисберг текли рекой.
Дедушка не устоял перед удовольствием возобновить знакомство с превосходной наливкой, которую оценил по достоинству еще в дня своего процветания, и теперь не уступал иностранцам.
Когда время проводят подобным образом, оно летит быстро. Сотрапезники поклялись бы, что нет и десяти, а часы уже били двенадцать. Еще не смолкло эхо колокола, как вдруг в комнату словно ворвался порыв разбушевавшегося ветра. Под чьим–то мощным дыханием в лампе задрожал огонь. Все трое — и дедушка, и иностранцы — ощутили, как по телу пробежал неприятный холодок. От этого леденящего чувства волосы у них на головах стали дыбом. Не сговариваясь, они вскочили на ноги.
В это время из угла, в котором они сложили оружие и дичь, послышался тяжелый вздох.