В опочивальне Анны Павловны Орешниковой потолок навис низко. Одно окно раскрыто, но все равно – духота. Ночь без ветерка, листок на дереве не шелохнется.
Красный угол опочивальни увешан образами-складнями; на них шевелятся желтые пятна от огоньков четырех лампад. Вдоль стен под накинутыми ковриками – сундуки с добром. Мглисто в опочивальне...
На смятой перине, разметав по подушкам черные волосы, боярыня Анна отходила от жарких ласк Семена Строганова. Сам он, с расстегнутым воротом рубахи, прислонился лбом к открытой оконной створке. Его голова почти касалась потолка. Смотрел на белую ночь. Видел березы с намокшей от росы листвой, крепостную стену, а на ней дозорного с алебардой.
– Родимый, как хорошо мне с тобой! – шептала Анна. – Все во мне ласка твоя разбудила. Поди послушай, как сердечко мое колотится.
Строганов подошел, протянул руку к Анне.
– Да разве так слушают? Ухо к груди приложи. Вот теперь хорошо слышишь? Будто пташка из клетки на волю просится.
Он молчал и слушал, как трепетно билось женское сердце, а у самого опять сохло во рту и перехватывало дыхание. Опять стали совсем близкими прищуренные глаза Анны, опять приоткрылись влажные губы... Обняла, запустила пальцы в кудрявые волосы, прильнула к губам. И когда он ответил мужским объятием, женщина смогла только прошептать:
– Сеня, родимый, не удуши...
Анна приоткрыла глаза, когда дышать стало опять легко. Лежала не шелохнувшись, прислушиваясь к стуку мужского сердца рядом и звону серебряных колокольцев в собственных ушах.
Давно прошла белая, бестеменная полночь. К утру цвет неба изменился, с восхода пошли тучи, и в опочивальне стало потемней. Строганов уж приготовился уходить. Полуодетый, он снова подошел к раскрытой створке окна.
– Боюсь тебя, Сеня, когда замолкаешь.
– Пора мне.
– Аль надоела уж?
– Скоро челядь поднимется. Как скрыто уйти тогда?
– Не уходи вовсе. Вместе солнышко встретим.
– А если сам пожалует поутру?
Анна засмеялась:
– Какой пужливый стал! Видел, поди, сколько он меду выпил? До полудня никуда из воеводской избы не выйдет: во хмелю сюда прийти не смеет. Окромя того, Глашка крыльцо караулит. Чуть что – весть подаст.
– Догадывается? Сам-то?
– Догадывается. Грозовой тучей бродит, когда ты в крепости.
– Тебе говорил о своей догадке?
– Да разве посмеет? Молчит, сопит да от ревности бессонницей мается.
– Аннушка!
– Говори, родимый.
– Скушно мне без тебя. До того скушно, что иной раз совладание над собой теряю.
– А вот и возьми меня с собой. Молви только слово.
– Попросту об этом судишь.
– Как умею. Чать, всего-навсего баба. С отцом говорил?