30 июня «Ла герр сосьяль» объявила: «Лиабефа убьют. Завтра — все на гильотину». Имелось в виду, конечно, не то, что завтра всем французам отрубят головы. Газета призывала «идти на гильотину» в ночь с 1 на 2 июля и, учинив массовые беспорядки, сорвать казнь: казни в Париже до 1939 года совершались публично на бульваре Араго, у стен тюрьмы Сантэ. Чистое дежавю: 16 октября 1909 года — тогда призыв звучал: «Все на посольство!» — Эрве уже водил разъяренных манифестантов на штурм испанского посольства на бульваре Курсель, мстя за расстрел анархиста Франсиско Феррера, обвиненного в организации «кровавой недели» баррикадных боев в Барселоне. Той ночью едва не погиб префект Лепин: в него почти в упор стрелял так и не пойманный юноша. Лепину выстрел опалил лицо, но двое полицейских были ранены — один смертельно.
И на сей раз беспорядки, среди участников которых затесался Франц Кафка (наутро он выкупал из полиции арестованного друга, анархиста Михала Мареша), удались на славу: Париж провел ночь в родной для него атмосфере восстания.
Писатель-анархист Виктор Серж (49) описал эту «странную, дикую социальную битву… на дне» в «Воспоминаниях революционера»: «В ночь казни разношерстые толпы с предместий и застав, где царили беззаконие и нищета, стекались к этому единственному в своем роде месту Парижа, мертвенно-бледному днем и зловещему по ночам: бульвару Араго, по одной стороне которого на окнах жителей, не желавших ничего знать (каждый за себя — и Бог за всех, если хотите), были тщательно задернуты занавески, а с другой стороны тянулись два ряда густо посаженных каштанов у стены, сложенной из больших серовато-коричневых камней. Безмолвной и неумолимой тюремной стены, шести метров высотой <…> Сбегались возбужденные парочки, возвращавшиеся с танцев под аккордеон: девушка с подведенными глазами неестественно весела, ее „малыш“ в кепке насмешливо и зловеще проводит рукой себе по горлу; другие, одетые в вечерние костюмы и платья, подъезжали на такси из ночных ресторанчиков, в волосах шикарных штучек покачивались султаны из перьев. Вокруг этой обыкновенной во время казней публики звучали свист и угрозы.
Активисты почти всех групп были здесь, их оттесняли цепи полицейских в черном, совершавших неожиданные перемещения. Когда прибыл фургон с гильотиной в сопровождении конного взвода, раздались крики и начались стычки. Несколько часов побоище топталось на одном месте, атакующие полицейские с трудом оттесняли нас во мрак боковых улиц, откуда в следующий момент снова извергались людские потоки. Жорес, которого видели во главе колонны, был сильно избит. Альмерейда тщетно пытался организовать прорыв заграждений. При множестве ударов крови было немного — убили одного ажана. На рассвете людей сморила усталость; в тот момент, когда упал нож и отсек неистовую голову, вопиющую о невиновности, бессильное исступление овладело двадцати-тридцатитысячной толпой и вылилось в долгий крик: „Убийцы!“ Полицейские цепи едва колыхнулись в ответ <…> Когда я утром вернулся на это место, жирный блюститель порядка, стоящий перед лужей крови, засыпанной песком, старательно затаптывал брошенную кем-то розу»