— Все в порядке, — негромко сказал Мазур. — Они на месте.
Мтанга недоверчиво передернул плечами:
— Никто не видел ни малейшего шевеления…
— Так ведь это мы, — усмехнулся Мазур. — Сигнал-то вы видели? Ну, мне пора…
Он взял торопливо протянутую полковником пузатую бутылку, плеснул в пригоршню доброго коньяку и, внутренне передернувшись от такого надругательства над благородным напитком, размазал его по щекам и подбородку. Сел за руль начищенного черного «ситроена», плавно тронулся, выехал на улицу, на небольшой скорости направился к дому Акинфиева.
Участвовали только они шестеро, ни единого аборигена — а поскольку Папа одобрил, Мтанга не особенно и протестовал. И с доводами Мазура согласился. Здесь, конечно, имелся элитный парашютный батальон, неплохо натасканный французами на Корсике, но эти бравые коммандосы умели действовать только против военных объектов — с пальбой, шумом, гамом, подрывными зарядами, с превеликой оглаской. И не было спецназа, умевшего работать тихо и на любом объекте. Если поразмыслить, дело тут вовсе не в упущениях и недоработках — в Африке, знаете ли, опасно иметь спецназ, способный бесшумно отработать по гражданскому заданию, — запросто может оказаться, что какой-нибудь диктатор еще успеет подумать «Выучил на свою голову!», но будет уже поздно…
В доме их не может оказаться много. Максимум четверо-пятеро — на такое дело не стоит идти многочисленной группой. Мазур бывал исключительно в кабинете Акинфиева, точной планировки дома не знал, но это особенно и не удручало: работали в декорациях и похуже. Главное, те, в доме, сами загнали себя в ловушку: на витринах опущены и заперты на замки металлические жалюзи, прочие окна первого этажа снабжены изнутри изящными, но надежными решетками. Единственный вход-выход на первом этаже. Им-то Мазур и собирался воспользоваться — нимало не прячась, открыто, заранее дав о себе знать. Риска, в общем, не больше, чем обычно. Ручаться можно: те, внутри, ждут чего угодно, только не молниеносного и жуткого удара советского спецназа…
Погасив фары и оставив только ближний свет, он свернул налево, въехал во двор, остановил машину у невысокого крылечка в три ступеньки. Выключил мотор, погасил все огни. Прекрасно рассмотрел несколько фигур, прижавшихся к стене дома меж окнами. Опустив переднее стекло, закурил, беззаботно свесив руку с сигаретой наружу. С этой стороны не горело ни одно окно ни на первом, ни на втором. Даже если кто-то наблюдал за ним, прячась за шторами, не увидел бы ничего подозрительного.
Отбросив едва прикуренную сигарету, вылез, громко хлопнув дверцей, неторопливо обошел машину, направился к крыльцу — белый смокинг с бутоньеркой в петлице, белые штаны, белая бабочка, черные лаковые туфли, аромат коньяка веет вокруг. Великосветский хлыщ, богатенький щеголь, заявившийся, чтобы поехать с хозяйской дочкой в какой-нибудь респектабельный ночной клуб. Что нисколечко не противоречит здешним правилам этикета — лишь бы клуб был респектабельный, а спутник принадлежал к тому же кругу, что и мадемуазель.