Малость пообтесавшемуся здесь человеку объяснений не требуется. Маскировавшиеся под простых обывателей злыдни-оппозиционеры в последний момент успели намалевать на стене какой-нибудь лозунг, так что оттирать было поздно. Полковник Мтанга любит нестандартные решения. Его орелики, без сомнения, в темпе плеснули на стену ведерко краски того же цвета, что и надпись. Пятно на стене — конечно, непорядок, но все же не антиправительственная выходка. Всегда можно соврать, что это пьяные строители лопухнулись. Они тут не то что краску льют куда попало, случалось, и бульдозер с очередной великой стройки пропивали.
Здесь и Мазур со своими, и люди Леона выполняли чисто декоративную функцию: белые верзилы в камуфляже, ага, по африканским меркам — столь же хороший тон, как почетный караул у королевского дворца где-нибудь в Британии. Свобода, независимость и все такое прочее, вплоть до воспарившего в невиданные выси народного самосознания — но в то же время престижно иметь при себе белую гвардию, в прямом смысле слова. Мазур уже не был так напряжен. Если из глубин толпы вздумает протолкаться в первые ряды вооруженный придурок, его перехватят даже не телохранители в цивильном — раздерет на клочки и сувениры исходящая обожанием толпа. Единственная угроза — конторская пятиэтажка в полукилометре отсюда, хороший снайпер в секунду способен оставить нацию без вождя и отца. Однако у каждого окна и на чердаке тоже торчат мальчики полковника Мтанги. Полковник вышколен в Европе и снайперскую угрозу всегда берет в расчет — пусть даже до сих пор на Папу никто со снайперкой не покушался.
Так что можно было, скоротания скуки для, немного оглядеться. Принцессу, к сожалению, не рассмотреть, ее заслоняет шестипудовая туша его превосходительства, второго человека в армии (и в армии, и в парочке столь же ключевых точек есть только вторые, третьи и нижеследующие, а первым везде официально числится Папа).
Папа, как раз под нестройные аплодисменты стоявших на площадке и вопли толпы, прикалывал орденскую звезду главному инженеру-французу. Тот старался соответствовать, но на лице все же читалась затаенная (и логичная, в общем) мысль: «Лучше бы деньгами дали». Дипломатическая мелюзга, наверняка отчаянно скучавшая, старательно изображала на лицах живейший интерес. А вот товарищ советский посол, статный, с красивой проседью на висках, лучился искренней радостью, словно новенький полтинник. Месяц с лишним прошел, а он до сих пор не мог в себя прийти от радости. Ну, так уж человеку свезло…
Карьерного дипломата — неважно, советского или западного — в подобное захолустье разве что палкой загонишь. Послами в этакую глушь попадают либо проштрафившиеся, либо неудачники без должной протекции. К тому же обремененный житейским опытом человек, вроде Мазура, прекрасно знает, что в Советском Союзе есть старая добрая традиция: послами в третьеразрядную глушь сплошь и рядом принято законопачивать провинившихся партийных товарищей невысокого ранга. Здешний посол исключением не был: бывший первый секретарь обкома из глубины сибирских руд, то ли недостаточно гибко колебался вместе с линией партии, то ли животноводство развалил (Лаврик знал точно, но неинтересно спрашивать).