— Тебя, дурака, слушать уши вянут, — Михан скорчил козью рожу и отвернулся с чувством глубокого разочарования.
В парне боролись гордость и жгучее любопытство. Последнее победило, Михан оглянулся, но деревянная морда Жёлудя, косящегося на него с плохо скрываемым ехидством, отбила охотку интересоваться. «Довелось в кои-то веки попить из меня крови? — погнал гурьбой обидки уязвлённый в самых чистых своих честолюбивых помыслах Михан. — Валяй, куражься, гниль. Разошлись наши пути». Он изобразил равнодушие и упругой походочкой направился к обозникам, возле которых бард Филипп расчехлял свои гусли.
— Сытое брюхо к учению глухо, — подначил бард мужиков. — Коли потехи час наступил, делу время потом найдётся. Что вам дёрнуть для лучшего пищеварения?
— Давай «Смугляночку», — сообразились промеж собой обозники, — а мы подпоём.
Филипп влез в шлею, поудобнее устроил гусли, для разогрева проверил лады. Длинные пальцы барда проворно забегали по струнам, рождая бойкую мелодию.
Как-то утром, на рассвете,
Заглянул в соседний сад.
Там смуглянка-лесбиянка
Подтирает пальцем зад.
Я хренею, цепенею,
Захотелось вдруг сказать…
Бард замер, мужики набрали воздуха, хором грянули:
Что ж ты, сука,
Во все щели тебя драть!
И заржали оглушительно, как четвёрка коней Водяного царя.
Весёлые были песни у барда Филиппа. Михан аж заслушался. Бард, приметив его интерес, подмигнул, поманил в круг.
— Давай к нам! Жги, паря, не робей.
От такой чести у Михана словно крылья выросли. Обозники дали ему место и парень влился в коллектив. К концу обеда он знал все куплеты «Смугляночки», а бард и караванщики всё про Щавелев Двор и тихвинские расклады.
Дошли засветло, однако умаялись. От Заречья дорога пошла в гору, сделалась суше и на лучших своих участках напоминала Московское шоссе. Из края озёр и болот поднялись в город плотин, каналов и шлюзов, стоящий на великом водоразделе.
Вышний Волочёк встретил путников гомоном и ядрёным духом пивной слободы. В нос шибало, ажно кони ушами пряли и, ободрившись, мотали головой. С обеих сторон дороги потянулись солодовни, овины, склады, поварни, уксусный и пивоваренный заводы. Проезд запрудили телеги. Деловые мужики тягали с возов мешки, катали бочки, сновали целеустремлённо и весело, но на ихних харях не было деревенской благожелательности. Здесь в силу вступал город, богатый, серьёзный. Даже звонкий смех русалок с заводи лесозавода не умалял впечатления охватившей горожан предприимчивости. Отряд поднялся по главной улице до центра, а зоркие лесные парни не приметили ни одной праздной рожи. Вместе с тем, Вышний Волочёк не был окаменевшим в державной красе Великим Новгородом. То был город беспрестанной речной движухи, кипучий, проникнутый до корней земли добровольной тягой к труду, исполненный осознания собственной важности основной водный узел Верхней Руси, но нисколько тем не кичащийся. Здесь без остановки вкалывали: чинили изъезженные телегами торцы, разбирали крышу нестарого ещё полукаменного дома для надстройки третьего этажа, что-то подкрашивали, ремонтировали. Видно было, что денег тратится немеряно, однако с каким-то особым умыслом. Даже растянутое меж коньками поперёк улицы огроменное алое полотнище с непонятной надписью «Все на благоустройство Тверецкого бечевника!» тоже для чего-то служило.