Леня осторожно закрыл за собой дверь чердака и огляделся.
Хотя этот чердак и был закрыт на замок, ничего сколько-нибудь ценного или интересного здесь не наблюдалось, а запирали это помещение, надо думать, исключительно для того, чтобы в нем не поселились бомжи. Большой полутемный чердак уходил в туманную даль, теряющуюся в сложном переплетении балок и стропил. Единственным слабым источником света здесь были крошечные слуховые оконца, проделанные с обеих сторон крыши, но они были такие пыльные и грязные, что свет просачивался сквозь них неохотно, как вода сквозь засорившийся фильтр. Вообще, все здесь было покрыто таким толстым слоем слежавшейся пыли, что ноги тонули в ней, как в прибрежной тине. Ясно было, что никто не убирался на этом чердаке со дня постройки дома, и пахло здесь многолетней пылью и запустением.
Леня хотел было развернуться и уйти, решив, что Аскольд вряд ли прячется в таком непривлекательном месте, но вдруг в дальнем конце чердака ему почудилось какое-то движение. Там мелькнуло что-то черное с белым, и Маркиз кинулся вперед, призывно крича:
– Аскольдик, Аскольдушка! Не убегай, это я, твой хозяин!
Пу И у него под мышкой тоже заволновался, он тоненько поскуливал и перебирал лапами, думая, что тем самым ускоряет передвижение.
Быстро бежать не получалось, потому что пол представлял собой пересечение толстых балок, покрытых пылью, и запросто можно было споткнуться об одну из них и сломать ногу. К тому же неженка Пу И расчихался от пыли.
Леня пробежал мимо нескольких слуховых окошек и наконец приблизился к тому месту, где заметил движение.
Он разочарованно вздохнул: оказалось, тот, кого издали он принял за Аскольда, был всего лишь случайно залетевшим на чердак голубем. При появлении Маркиза голубь вспорхнул и улетел в дальний конец чердака.
Маркиз остановился и перевел дыхание. Если бы здесь был Аскольд, голубь не чувствовал бы себя так вольготно, а, скорее всего, уже валялся бы со свернутой шеей: Аскольд был, как-никак, прирожденный охотник и не упустил бы столь привлекательную дичь.
– Придется возвращаться, – проговорил Леня вполголоса, обращаясь к Пу И. Песик еще раз негромко чихнул, выражая согласие. Его выпуклые глазки как бы говорили хозяину: конечно, ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, но смерть несчастного чихуа-хуа, не выдержавшего тягот и лишений, которым он подвергся, будет на твоей совести.
– Сам же меня сюда потянул! – упрекнул его Леня и на всякий случай еще раз огляделся.
Что-то показалось ему странным, неправильным…
Он замер, как охотничья собака, почуявшая дичь, и еще раз внимательно прислушался к своим ощущениям. Обычно они его не обманывали, и, если ему показалось, что здесь что-то не так значит, так оно и есть.