Глаза юноши задержались на Тони, критически изучая и анализируя его.
— Мы будем с тобой также и в Бостоне, — повторил он и вместе с тетей Фанни вышел из комнаты.
Прежде чем я разревелась, вошли больничные санитары с носилками и стали меня укладывать на них под руководством миссис Бродфилд. Через несколько минут меня выкатили из комнаты и повезли вниз по коридору. Рядом со мной не было никого, кто держал бы меня за руку, никого, кого я любила или кто любил меня. Лица всех окружавших были незнакомыми и ничего не выражающими, это были лица людей, которые воспринимали меня лишь как часть своей повседневной работы. Когда мы добрались до двери, выходившей на стоянку, где дожидалась машина «скорой помощи», миссис Бродфилд ловко подсунула одеяло под мои плечи.
Хотя небо было серым и облачным, я сразу зажмурилась, как только дневной свет ударил мне в лицо. Но это продолжалось всего несколько секунд, так как меня быстро переложили с больничной тележки в машину. Я открыла глаза, когда двери уже закрылись и рядом со мной села миссис Бродфилд, прикрепляя капельницу. Я чувствовала, как «скорая» рванулась вперед и поехала в сторону аэродрома, откуда самолет перебросит меня в больницу большого города.
Я не могла отделаться от мысли, что, может, никогда уже мне не придется увидеть Уиннерроу. Внезапно все, что я принимала как должное, показалось мне таким ценным и дорогим, особенно этот маленький городок, который Люк называл «однолошадным».
Мне захотелось сесть у окна, бросая последний, прощальный взгляд на сам городок, на широкие зеленые поля и аккуратные маленькие фермы с участками, засаженными летними культурами. И особенно на горы с лачугами шахтеров и сарайчиками самогонщиков, которые были разбросаны по всей округе на холмах. Мне хотелось оставить Уиллис в своим сердце.
Меня вырывали из привычного мира, с его людьми, природой, домами, всем тем, что я любила и лелеяла; из мира, частицей которого являлась я сама. Не будет больше ни сладковатого запаха свежих магнолий, ни улицы, по которой я ходила в школу. Не будет больше таинственной веранды, крошечного коттеджа в форме музыкальной шкатулки, которая играет Шопена. Я закрыла глаза и представила себе, каким должен быть сейчас Хасбрук-хаус. Все наши слуги сидят, конечно, где-нибудь вместе, онемевшие, еще неспособные полностью осознать случившееся.
Я почувствовала в голове пульсирующую боль. Слезы потоком потекли из глаз, и я вся буквально задрожала от рыданий. Я никогда не увижу их снова? Никогда не услышу, как отец зовет меня, возвратившись домой: «Где моя девочка? Где моя девочка Энни?» Когда я была маленькой, я любила прятаться в жилой комнате за синее атласное кресло с высокой спинкой, зажимая рот своим маленьким кулачком, чтобы не захихикать, а отец делал вид, что везде ищет меня. Потом у него на лице появлялось выражение обеспокоенности, и мое сердечко начинало отчаянно биться при мысли, что я могла причинить ему горе.