В животе у меня все замерзло и превратилось в лед.
Аманда, видно, что-то поняла по моему лицу и прошелестела упавшим голосом:
— Я думала, может, ты бы стала моей подшефной…
Я стояла и смотрела на нее. В кишках у меня испарялся жидкий азот, а глазам, наоборот, стало горячо, как будто к ним прихлынуло все оставшееся тепло.
В голове крутились всякие слова: если б я, например, хотела быть нагрузкой, то села бы кому-нибудь на шею, а если бы хотела, чтоб меня жалели, то выступила бы в программе «60 минут», а хотела бы, чтоб надо мной смеялись и пальцами показывали, так вывалялась бы в перьях… Но Аманда бы все равно половину знаков не поняла, а почерк у меня, когда я психую или расстраиваюсь, тоже делается ужасно неразборчивый.
— Спасибо, не надо, — сказала я, повернулась и побежала прочь.
Аманда звала меня, но я бежала изо всех сил.
Остановилась только на полдороге к дому, когда стало больно дышать от острых льдинок в животе.
Тогда я перешла на шаг. Деревья вдоль улицы показывали на меня друг дружке и бормотали: «Рано радовалась, бедняжка!»
Да знаю я, знаю, что деревья не разговаривают. Ну, значит, это были насекомые.
Если еще когда-нибудь объявится у меня новая подруга, прежде чем радоваться и хлопать крыльями, дам ей неделю испытательного сроку.
За неделю уж точно можно выяснить, хочет она дружить или заниматься благотворительностью. Или попросить у меня денег взаймы или почку для пересадки.
Папа здорово удивился, когда меня увидел.
Вид у меня, наверное, был довольно несчастный, потому что он моментально выключил трактор и компрессор, вооружился огромными ножницами для подрезания веток и собрался нанести визит мистеру Косгроуву.
Я его утихомирила и рассказала про полезное молодежное движение.
Папа наморщил лоб. С таким сосредоточенным лицом он складывает цифры на квитанциях от оптовиков.
— Понимаешь, Тонто, иногда жизнь — как большое красное яблоко. А иногда она — синяя плесень и сплошное разочарование.
Я кивнула.
Когда папа чем-то расстроен, он говорит, как герои его любимых песен. Это чтоб я лучше поняла.
— Как в тот раз, помнишь, когда проклятая парша сгубила у нас весь «джонатан». Мне тогда казалось, что «рытвины в сердце вовек не заделать» (это тоже из песни), — но ничего, заделали.
И папа запел ту самую песню Карлы Тэмуорт — «Мостовая сердца моего».
Я держала его за руку и притворялась, что слушаю, а сама думала про Эрин.
Потом мы пошли в город, съели пиццу и сыграли шесть партий на бильярде. Папа сказал, что никогда еще не видел, чтоб я так лупила по шарам. Он не знал, что я представляла, будто каждый шар — это Аманда Косгроув.