— Да, папа? — Голос ее звучал устало.
— Это касается Кэролайн. Как ты считаешь, она достаточно взрослая, чтобы поехать учиться в колледж далеко от дома?
— Но я-то в ее возрасте уехала, — ответила Элеонор. — А вообще мне казалось, она собирается поступать в городской. Он ведь недалеко. В центре.
— Ну а допустим, мы передумали?
— В таком случае неужели вы с мамой собираетесь таскаться за ней по пятам по всей Америке, чтобы девочка получила образование? Думаешь искать другую работу? Не думаю, что в твоем возрасте…
— Ну а если мы решили, что как-нибудь справимся?
— Как?
— Ну, как-нибудь.
Элеонор наконец завязала бретельки и села.
— Если честно, — сказала она, — лично мне кажется, что ей было бы лучше дома. И потом, ей сейчас все-таки меньше, чем было мне тогда. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Ты заметил, что к ней никогда не заходят мальчики, даже по телефону не звонят?
— Да, ты права, — согласился Стрэнд.
— Когда я была в ее возрасте, телефон прямо разрывался от звонков днем и ночью.
— Это уж точно.
— Она считает себя уродиной, — пояснила Элеонор. — Думает, что одним своим видом отпугивает мальчишек. Вот почему она так прикипела к теннису. Ей нравится одерживать над ними верх, хотя бы на корте. Я же всегда предпочитала производить впечатление на мужчин своим умом. — Девушка хихикнула. — По крайней мере более достойный способ. Надежный и постоянный.
— Уродиной? — изумился Стрэнд. — Наша Кэролайн?
— Ох уж эти родители, — пробормотала Элеонор. — Послушай, пап, как считаешь, когда я стану матерью, то буду так же слепа?
— Но она никакая не уродина! Мистер Хейзен — так тот просто из кожи лез, подбирая слова, чтобы выразить, насколько она прекрасна, восхитительна и тому подобное!
— О, это чисто возрастное, — заметила Элеонор. — Все эти слова — они не стоят и одного щипка какого-нибудь восемнадцатилетнего сопляка в кинотеатре, где-нибудь в заднем ряду.
— Да Бог с ним, с этим Хейзеном. А если я сам скажу, что считаю ее… ну, пусть не красавицей, но очень хорошенькой девушкой?..
— Тоже старческое, только с примесью отцовского тщеславия, — отрезала Элеонор. — Ты спросил, что я думаю о своей сестре. Так вот, ты хочешь, чтобы я действительно сказала то, что думаю, или просто подыграла тебе?
— Провокационный вопрос, — возразил Стрэнд.
— Провокационный или нет, но чего ты хочешь?
— Ответ существует всего один, — с достоинством заметил Стрэнд.
— Она считает себя уродкой из-за носа. Все очень просто. Ребятишки смеялись над ней еще с первого класса. Носом она пошла в тебя. Но ты мужчина, и тебе даже идет. Ты с этим носом выглядишь шикарно. И Джимми, когда подрастет, тоже будет выглядеть о'кей со своим носярой. Но она девочка, и, будь у нее такой же аккуратный носик, как у мамы или, давай смотреть правде в глаза, как у меня, проблемы не существовало бы. Это семейная, наследственная черта всех Стрэндов. Пойми меня правильно, папа, — более мягко добавила Элеонор, глядя в его огорченное лицо, — я вовсе не хочу сказать, что она себя недооценивает или чем-то плоха. Нет, Кэролайн — просто чудесная, но от фактов никуда не деться. Если девочка чувствует себя некрасивой, то стоит отпустить ее одну куда-то далеко, туда, где у нее не будет любви и поддержки со стороны добрых, милых папы и мамы, своей комнатки, куда можно прибежать, своей кроватки с подушкой, в которую можно выплакаться, то она… черт побери, вполне может угодить в объятия первого встречного мальчишки или мужчины, который назовет ее хорошенькой. Причем не важно, какие у него при этом будут мотивы, хорошо или плохо это для нее закончится. Ты спрашивал у меня совета? Так вот: держите ее дома, пока не подрастет.