Я затрясла головой — крупная ошибка. Пришлось прижать руки ко лбу.
— Я не понимаю.
Он широко развел руками:
— У меня нет других слов.
— Позволь мне! — вмешалась Тереза. — Он просто сделал первый шаг к превращению тебя в слугу.
— Не может быть. — Мне все еще трудно было мыслить ясно, но я знала, что это неправда. — Он не пытался воздействовать на меня разумом или глазами. Он не кусал меня.
— Я говорю не об этих жалких полутварях, носящих несколько укусов и бегающих по нашим поручениям. Я имею в виду постоянного слугу-человека, которого никогда не кусают, никогда не ранят. Такого, который стареет почти так же медленно, как мы.
Я все еще не понимала. Наверное, это выражалось на моем лице, потому что Жан-Клод сказал:
— Я забрал вашу боль и дал вам часть моей… выносливости.
— Значит, вы испытываете мою боль?
— Нет, боль прошла. Я сделал вас чуть менее уязвимой. Вас теперь труднее ранить.
До меня все еще не дошло до конца или просто это было вне моих понятий.
— Все равно не понимаю.
— Послушай, женщина, он дал тебе то, что мы считаем великим даром и даем лишь тем, кто показал себя бесценным.
Я уставилась на Жан-Клода.
— Это значит, что я теперь как-то в вашей власти?
— Как раз наоборот, — ответила Тереза. — Ты теперь не подвержена действию его взгляда, голоса, ума. Ты будешь служить ему только по твоему собственному желанию, ничего больше. Теперь ты понимаешь, что он сделал.
Я посмотрела в ее черные глаза. Просто глаза и ничего больше.
Она кивнула.
— Ты теперь начинаешь понимать. У тебя, как у аниматора, был частичный иммунитет к нашим взглядам. Теперь у тебя иммунитет почти полный. — Она рассмеялась коротким лающим смешком. — Николаос уничтожит вас обоих.
Она пошла вверх по ступеням, щелкая каблуками по камню. И оставила дверь за собой открытой.
Жан-Клод подошел и склонился надо мной. Лицо его было непроницаемо.
— Зачем? — спросила я.
Он просто стоял и смотрел. Волосы его высохли беспорядочными локонами вокруг лица. Он был все так же красив, но беспорядок в волосах делал его более реальным.
— Зачем?
Тут он улыбнулся, и стали видны морщины усталости около глаз.
— Если бы вы умерли, мы были бы наказаны мастером. Обри уже терпит из-за своей… опрометчивости.
Он повернулся и поднялся по ступеням к выходу. Шел он как кошка — с бескостной, текучей грацией.
У дверей он остановился и глянул на меня.
— Кто-нибудь придет за вами, когда Николаос решит, что настало время. — Он закрыл дверь, и я слышала, как задвигается засов и щелкает замок. Сквозь прутья решетки донесся его голос — густой и будто бы пузырящихся смехом. — Еще, может быть, потому, что вы мне нравитесь.