«Но ведь это же был Лонин магазин!» — перебила фрау Хотце.
«Конечно, евреи больше не имели права заниматься торговлей. Но ведь все — и Лона, и мы с мужем — вложили в этот магазин деньги. Магазин перевели на имя Лоны, и все было в порядке! Да он и сейчас еще не закрыт, иначе нам с сыном было бы вообще не прокормиться в нашем нелегальном положении!»
«Я знаю. Лона порядочная женщина, но ее муж — уголовник».
«Зато он веселый и никогда не унывает. Его слабость только в том, что он тащит все, что плохо лежит».
Мартхен рассмеялась и обернулась к сестре:
«А разве ты его знаешь?»
«Карл однажды приводил его к нам. Фуркерт тогда был опять на свободе».
«Где же Карл с ним познакомился?»
«Когда Карла в первый раз арестовали, его поместили в камеру с уголовниками. Нацисты надеялись, что ему еще и от уголовников достанется.
Так оно и вышло. Поколотили его тогда изрядно. Но глаз ему на первом допросе нацисты выбили. Во всяком случае, Фуркерт был к нему расположен и взял под свое покровительство. А среди уголовников Фуркерт пользуется авторитетом. Кстати, сейчас он опять сидит. На этот раз, кажется, в Заксенхаузене».
Мать вздрогнула. «А разве там и уголовники сидят?»
«Конечно».
В тот вечер Хотце вернулся домой с ящиком пива, и вся эта болтовня возобновилась с новой силой. Фрау Хотце просто в раж вошла и набросилась на мать с упреками:
«Ну почему у вашего мужа не было твердых политических позиций? Ведь ясно же было, какое чудовище стало главой нашего государства!»
«Мы думали, что он долго не продержится. „В цивилизованном государстве такое невозможно“, — уверял мой муж. Думаю, все мы ошиблись. И вы тоже».
«Ведь у Гитлера была такая четкая программа! К тому же он не скрывал, что собирается делать с евреями. А евреи не желали признавать это. Они верили, что смогут тайком и дальше заниматься свои делишками».
«Сестра», — перебила ее Мартхен. — «То, что ты говоришь, не вполне тактично, к тому же это — невероятная глупость. Ты считаешь, что все евреи спекулируют, занимаются махинациями? В таком случае, тебе остается воскликнуть „Хайль Гитлер!“»
Глаза Мартхен потемнели, стали почти синими. В голосе зазвенели металлические нотки.
«Я только хотела сказать, что вы, евреи, всегда отмахивались от политики и ничего не хотели замечать. Вот из-за этого вы и страдаете».
«Все еще станет на свои места», — сказала мать.
Мартхен одобрительно кивнула.
«Да, потом все станет на свои места. И еще — не забудь, сестра, что Роза Люксембург тоже была еврейкой».
«Это не играет никакой роли. Розе Люксембург было все равно, какой она национальности. Прежде всего она была коммунисткой», — вмешался в разговор Хотце.