«Гостиница Надежды и Англии». Коммивояжерам скидки.
— Обопритесь на мою руку, Женевьева… Да-да, комнату. Жена нездорова, скорее грогу ей. Грогу, и погорячее!
Коммивояжерам скидки. Откуда в этих словах столько тоски?
— Сядьте в кресло, вам будет легче.
Почему всё не несут грог? Коммивояжерам скидки.
— Пожалуйста, моя бедная госпожа! Ах, бедняжка! — заискивала старая горничная. — Такая бледненькая, вся дрожит! А я вам грелку налью. Пойдете в четырнадцатый, прекрасная комната, большая. Не угодно ли господину заполнить бланки?
Взяв захватанную ручку, он сообразил, что у них разные фамилии. Женевьева — и снисходительность прислуги! «И все из-за меня. Какая пошлость!» И опять она пришла на помощь:
— Любовники! Правда, мило?
Им представился Париж, огласка, возбужденные лица знакомых. И это они только начали сталкиваться с трудностями! Но заговорить об этом они не смели, боясь, что думают об одном. И Бернис понял, что на самом деле ничего еще не случилось, совсем ничего: ну, мотор не тянул, ну, дождик их вымочил, ну, лишних десять минут в поисках гостиницы. Главные трудности, которые они должны преодолеть, — в них самих. Это с собой боролась Женевьева — но то, что она силилась вырвать с корнем, вросло в нее слишком крепко и теперь разрывало ее изнутри.
Он взял ее руки в свои, уже понимая, что никакие слова не помогут.
Она спала. Он и не думал о любви. Зато приходили причудливые образы, ассоциации. Вот горит лампа. Он должен скорее дать пищу огню. Но надо и защитить пламя от поднятого им ветра.
Но страшнее всего — безразличие. Лучше бы в ней проснулась жадность к земным благам и радостям. Лучше бы она волновалась из-за вещей, страдала, плакала из-за них, как голодный ребенок. Тогда, при всей своей нищете, он многое мог бы ей дать. Но он стоял на коленях, неимущий, перед ребенком, который ничего не хочет.
— Нет. Не надо… Не трогай меня… Ах, уже пора?
Бернис поднимается. Полусонный, он тяжело движется — словно грузчик на канате тянет на борт что-то огромное, словно апостол вытаскивает человека на свет Божий из недр его души. Каждый шаг полон смысла, как в танце.
— Любовь моя…
Ну что он все ходит туда-сюда, так нелепо…
В окне рассветная муть. А ночью оно было темно-синим. При зажженной лампе оно мерцало глубоким огнем, будто сапфир. Этой ночью оно распахивалось прямо к звездам. Навевало грезы. Будило воображение. Словно стоишь на носу корабля.
Она подтягивает колени, тело кажется вязким, как непропеченный хлеб. Сердце колотится и щемит. Точно в поезде. Колеса выстукивают ритм бегства. Стучат, как сердце. Прислонишься лбом к стеклу — и мимо летят всё какие-то черные тени, обретая приют на горизонте, где ждет покой, сладостный, как смерть.