Бернис бесшумно сел. Он не осмеливался себя обнаружить: все вокруг казалось таким мирным, таким нерушимым. Вот сквозь аккуратно опущенную штору просочился солнечный луч. «Истерлась, — думает Бернис, — здесь все старится так незаметно…»
«Что-то мне предстоит узнать…» Шаги в соседней комнате наполняют дом тихой радостью. Тихие, спокойные шаги. Будто бы монашенка убирает цветами алтарь. «Как малы вершащиеся здесь дела! Моя жизнь спрессована, словно драма. А здесь столько свободного пространства, столько воздуха вокруг всякого движения, всякой мысли…» Он выглянул в окно: за окном тянулись под солнцем поля. Бежала вдаль белая дорога — чтобы идти на молитву, чтобы ехать на охоту, чтобы отнести на станцию письмо. Бернис прислушался к отдаленному шуму молотилки — так слабый голос актера заставляет замереть зал.
Снова звук шагов. «Верно, расставляют безделушки — вечно ими забиты эти полки под стеклом. Ведь от каждой эпохи остаются свои окаменелости…»
До него долетел обрывок разговора.
— Думаешь, она доживет до конца недели? Доктор…
Шаги затихли в глубине. Ошеломленный, он молчал. Кто здесь умирает? Сердце его сжалось. Он звал на помощь всех свидетелей жизни: белую шляпку, раскрытую книгу…
Голоса послышались вновь. Полные любви, но спокойные. Под этой кровлей поселилась смерть — и ее принимали как свою, не отводя глаз. Никаких декламаций. «Как все просто, — думал Бернис. — Жить, расставлять безделушки, умирать…»
— Ты нарвала цветов для гостиной?
— Да.
Говорили тихо, приглушенно, но ровно. Говорили о любых мелочах, и только все их краски тускнели, меркли перед лицом смерти. Легонько брызнул смех и сам собой замер. Не слишком веселый смех — но его не нужно удерживать ради театрального горя.
— Не ходи к ней, — сказал голос, — она спит.
Так значит, Бернис притаился в самом сердце страдания. Ему стало страшно, что его заметят. При постороннем приходится выражать свою скорбь, и она перестает быть смиренной и безыскусной. К нему взывают: "Вы ведь знали ее, любили…" Он облекает умирающую прежним очарованием, и это нестерпимо.
И все-таки он вправе быть рядом!.. — «… я правда ее любил».
Ему нужно было ее увидеть. Он тихонько поднялся по лестнице, отворил дверь. Комнату наполняло лето. Светлые стены, белая постель. В распахнутое окно рвался день. Дальний колокол бил медленно, ровно — в ритме сердца, здорового, не подстегиваемого лихорадкой. Она спала. Счастливый сон в объятьях лета!
«Она умирает…» Он сделал шаг по натертому, сияющему паркету. Он не мог понять собственного спокойствия. Но она вздохнула во сне — и он не осмелился двинуться дальше.