Пришлось торопиться: путь не близкий, рассвет рано прогонял ночь, а нужно было во что бы то ни стало все закончить в темноте.
Наблюдать за Некипеловым Антон поручил Федору.
Борька проводил нас до озера и долго завистливо смотрел вслед, пока нас не поглотили камышовые заросли.
Солнце уже давно нырнуло в густые, вязкие облака, пошел дождь. Он был какой-то плаксивый, жалобный, не утихая сыпался на деревья, и они тоже приняли сиротливый вид, смирились с тем, что дождь, по всей видимости, наладился до самого утра.
— Порядок, — сказал Антон на одном из коротких привалов. — Луны не будет. Природа за нас!
Идти становилось все труднее. Солнце не везде успело подсушить почву, и мелкий въедливый дождь норовил размыть тропу. К тому же кроме оружия каждый нес по нескольку пачек тола. И если сосны беспрепятственно пропускали нас, то березы все время старались перегородить путь мокрыми ветками. Особенно вредничал осинник. Мелкий и частый, он то и дело досаждал нам.
Все, что ни делает человек впервые в жизни, так или иначе пугает неопределенностью. Кажется, все было у нас: и взрывчатка, и желание взорвать мост. Не было только опыта, и потому в глубине души каждый спрашивал себя: «Сможем ли?»
Одно обстоятельство играло на руку: подобных диверсий в этих краях, как утверждал Макс, еще не было и немцы чувствовали себя спокойно. Поэтому мост не охранялся.
Антон вел уверенно, будто всю жизнь ходил по этому маршруту. Был он по-прежнему сдержан, неразговорчив, хмур. Больше всего меня удивляло то, что даже чувство к Галине не отразилось на его поведении. А казалось бы, должно было повлиять: ведь оно, это чувство, родилось так внезапно. Как я завидовал его умению сдерживать себя, подчинить волю определенной цели, способности не размагничиваться, какие бы выкрутасы ни выделывала судьба! Как раз тому, чего часто недоставало мне. Завидовал, хотя и понимал, что характер у Антона в чем-то односторонен, по-своему обеднен, что ему не помешала бы, пусть едва уловимая, нотка душевности, мягкости, а может быть, и лиричности.
Мои отношения с Антоном остались прежними, такими же, какими они сложились в свое время на заставе. Только зачем он скрыл от меня свою любовь к Галине? Ведь я с ним всегда был откровенен, порой чуть ли не исповедовался. И вправе был ожидать откровенности и от него.
Я думал о Некипелове. Антон поступил жестоко, но, как мне казалось, справедливо. Правда, после того памятного разговора, когда он ополчился на Некипелова, Волчанский убеждал командира, что Григорий «свой в доску», и предлагал взять его на задание. Антон покосился на него, и Волчанский осекся. Я едва удержался, чтобы не встать на сторону Волчанского, но тут же прикусил язык, подумав о том, что проверять человека, в надежности которого есть сомнения, на таком ответственном задании слишком уж большой и ничем не оправданный риск.