Пекарь снял фартук. На замасленной гимнастерке поблескивала медаль «За боевые заслуги».
— Потому, говорят, как ты, Феофан Карпыч, верно служишь армии и флоту.
Пилипенко пощупал медаль, серьезно попросил:
— Извините нас, пожалуйста, Феофан Карпыч, за нахальство наше.
— Хо-хо-хо! Нахальство… — Пламя маленькой коптилки заколыхалось от басовитого хохота пекаря. — Какое там к шуту нахальство, ежели народ хлеба ждет. Не для себя же… Смелый там найдет, где робкий потеряет, чада мои… Ну, расселись!. Пора честь знать. Живо!
Шофер и Цыремпил носили горячие буханки хлеба. Пилипенко перегибался через борт, принимал хлеб, укладывал его на брезент. Над машиной курился легкий пар.
Послышался далекий звук самолета. Высоко в небе, серебристо-голубом и чистом, заструилась белая тесьма. Она медленно удлинялась, будто разматывалась с невидимого клубка. Ударили зенитки.
— Фриц, — определил пекарь.
Ребята переглянулись, замерли в нерешительности.
— Ну, псаломщики! Чего рты разинули?
Батуев заспешил к пекарне, а робкий шофер оказался в кабине и зачем-то завел мотор.
Зенитки били часто и громко. Подали свои голоса и пулеметы. Где-то рядом, позади пекарни, зло и хлестко затрещали скорострельные пушки.
Илья, засунув руки в карманы телогрейки, удивленно смотрел в небо на разноцветные следы снарядов. Зрелище не пугало его. Шофер спрятался за поленья, так и не выключив мотор. Батуев, швырнув буханку в кузов, юркнул под машину. А Илья все так же глядел в нёбо и по-прежнему не испытывал ни малейшего испуга.
Вражеский самолет вильнул за тучку. Зенитки рявкнули раз-другой и умолкли. Слышно было только
• подрагивающее урчание автомобильного мотора.
— Ну, сибирячки, навоевались?
Морщинистое лицо пекаря улыбалось.
— Носите хлеб!
Закончив погрузку, сели отдохнуть. И тогда Цыремпил печально сказал:
— Полковник, говорите?.. У меня брат полковник. Под Вязьмой лежит. Отец написал…
— Горе, оно кого краем коснулось, кого до сердца достало, — отозвался пекарь.
Скорбь товарища передалась всем: сидели притихшие, молчаливые.
На прощанье Феофан Карпыч заботливо напомнил:
— Спешите. Одна нога — здесь, другая — там. Духом! Как бы не того…
Он приветливо протянул сухую, жилистую руку. Ребята пожали ее и кинулись к машине.
Через несколько минут они были у своих землянок.
Фролов осматривал станцию и размышлял о стойкости ее защитников. Живого места не найти на Единице, а люди еще до них умудрялись пропускать поезда, подавать вагоны почти к самой передовой линии. Три железнодорожника были на всю станцию, но работа шла, грузы не задерживались. Останься, кажется, один этот нескладный комендант, и даже тогда бы жизнь на путях не замерла. Потери слишком велики. Умирают лучшие, гибнут на работе, на отдыхе, в подвалах. Давно ли они сюда приехали, а уже две братские могилы.