— Ты, Саша, пригляди там за моей Наташей, Зелень еще.
Потом снял шапку, вынул из нее помятый бумажный треугольник:
— В дежурке передали…
Александр Федорович прищурил глаза, разбирая почерк на конверте. Жена торопливо, трясущимися руками отобрала письмо.
Увидев слова: «Алеша умер у меня на руках…», тяжело охнула, опустилась на скамейку.
^Листравой растерянно присел рядом с женой, еще раз развернул письмо. Сдавило сердце, перехватило горло. Беспомощный и неуклюжий, он неумело гладил голову жены; в корявых пальцах волосы путались, цеплялись. «Эх, война, война!..»
В трубе печурки ветер высвистывал дорожную песню, натруженно скрипел вагон, громыхали на стыках колеса.
Листравому чудился в этих звуках безудержный плач жены. Не довелось им погоревать вместе.
Вспомнился сын, стройный, веселый, с певучим и звучным голосом. Теперь часто по ночам слышит машинист голос сына. Проснется — все та же песня колес да тяжкие воспоминания…
Листравой достал в изголовье потрепанный бумажник, перетянутый тонкой резинкой, вынул семейную фотографию.
Вагон размеренно покачивался, отсчитывал стыки рельсов. Когда поезд входил на стрелки, звонче бренчали ключи и зубила, лежавшие на полках и полу. По их перезвону Листравой обычно определял приближение станции. На этот раз, погруженный в свои далекие мысли, он не заметил, как поезд замедлил бег. Очнулся, когда эшелон остановился, и вслед за тем дверь заскрипела, отползла на роликах.
— К вам, товарищ кладовщик, можно? — По лесенке поднялся Краснов. — Здравия желаю!
Вошедший с какой-то опаской оглядел вагон. Длинное лицо его приняло официальное выражение.
Листравой поморщился, с сожалением отложил в сторону чистый листок бумаги, прикрыв им фотографию.
Краснов присел на край кровати, достал из пухлой полевой сумки газету и блокнот.
— Хоть я и в батальоне движения, а вы к паровозникам причислены. Считаю своим долгом, как агитатор, провести с вами беседу. По-дружески потолковать, когда-то у нас неплохо получалось… После вашей выходки на предыдущей станции это стало сугубо необходимо. Нарушения дисциплины участились. Возьмите хотя бы этих хулиганов, Батуева и Пилипенко…
Листравому показалось, что агитатор с особым злорадством назвал фамилии его учеников, и он сердито засопел, но «докладчика» не прерывал.
— Они опозорили нашу часть! Охота на поросят в такое время — вещь непростительная. Такие вот и довели нас до отступления. Понимаете, товарищ Листравской?
Краснов, не обращая внимания на собеседника, говорил и говорил, довольный собственным красноречием. Эту слабость Краснова машинист знал давно. Раньше она вызывала снисходительную усмешку, но теперь, когда так было некогда, Листравой мучительно переносил затянувшуюся беседу. И это искажение его фамилии переполнило чашу терпения.