Я твердила себе: не могу, не могу, ну нет
больше сил моих, Господи, взращивать белый свет,
оберегом быть ему, клеточкой, скорлупой.
Я от света стала выцветшей и слепой.
Так сначала в майской дымке пресветлых утр
в лепестках сирени копится перламутр,
а потом соцветья все набухают мглой,
потому что тяжек свет, словно водный слой.
Из меня струился свет в миллионы душ,
из меня испили свет миллионы глаз.
У меня внутри прокатный стан обнаружь
и закрой его, Господи, хоть на день, на час.
Я устала, Господи, в этой плавке самой себя,
я давно миллионы раз проходила горн:
от котла со сталью, булькая и сипя,
прорывалась в космос, мордой вонзалась в дерн.
Но светила — пятой точкой, пальчиком из носка,
потным лбом своим и краснотой стыда.
Если есть на свете свет, он и мой слегка,
ты ведь сам просил светить на свои стада.
Посмотри, как свет струят, испуская дух,
на деревьях кроны, на мне больничный халат.
Я совсем погасну скоро, свергая слух
о бессмертии, но образуя облако тысячью киловатт.
Ах, какую ты святошу создал во мне!
Ибо там, где свет разлился, споткнется зло.
Ты доволен мной? Ты такую видел во сне?
Не ссылайся на шквальный мрак, здесь ведь так светло!
Да светло ль тебе, красно солнышко, от моих щедрот
в снеговой пыли, в ледяном дожде, в торфяном аду?
Я умру, а свет мой будет еще не год
и не два разливаться в этом земном саду.
И откуда он берется всегда во мне,
словно в том колодце, где блещет звёзд отражённый свет,