– Минуточку, – сказал Тони. – Вы говорите, в Триполи – не у себя дома. Позволю себе возражение: в Триполи я как раз у себя дома, как и во всем Ливане. Здесь всё, слушайте внимательно, всё – мой дом, неразделимый. Вы как немец должны понимать, что значит неразделимый. Я не хочу, чтобы страна претерпела раздел. Я против раздела по многим причинам. Разделив с коммунистами страну, я разделю с ними власть. Как коммунисты распорядятся своей половиной власти, мы знаем – они же хитрецы, кудесники. Половиной власти они будут пользоваться так, как будто у них в руках вся власть. И постепенно, понемножку захватят всю власть. Такова здешняя ситуация. Коммунисты, то есть палестинцы и часть мусульман, постепенно приберут к рукам строительство наших дорог и аэропортов, начнут работать в наших больницах и школах, как ни в чем не бывало, как будто ничего и не случилось. Обладая половиной власти, они в конце концов захватят всю власть. Старая тактика, кто ее не знает? Дай палец – отхватят всю руку. Поймите, я готов умереть, но если бы в моей гибели был какой-то смысл… А в настоящее время имеет смысл другое – вышвырнуть из страны коммунистов, то есть палестинцев и некоторых мусульман, которые уже заражены коммунизмом, уже стали коммунистами до мозга костей, да-да, пора их выпроводить.
Тони покачивался на стуле, размышляя над сказанным. Лашен задал новый вопрос:
– Вы собирались сделать Триполи христианским городом. Вместо этого вам пришлось оставить Триполи?
– Я оставил Триполи! Расспросите об этом моего отца. Таковы были условия соглашения.
– Мсье Тони, вы сказали, что коммунистов необходимо вышвырнуть из страны. Означает ли это, что должна пролиться кровь?
– Наш высший принцип гласит: мы, христиане-марониты, убиваем, лишь когда речь идет о защите нашей жизни, убиваем, чтобы не быть убитыми. Это значит, мы стараемся избежать убийства, идем на такую меру, только когда другие методы оказываются менее результативными. Повторяю, мусульман я не считаю врагами, многие мусульмане не являются моими врагами, у меня много знакомых мусульман, и я их не убиваю. Но те, кто связался с палестинцами, – наши враги. А разве угрожают только нам? Разве другие государства, например ваше, не подвергаются гораздо более страшной угрозе? Мы взяли на себя бремя борьбы. Возможно, мы сражаемся здесь за Германию, Италию, Францию, возможно, мы – единственное государство, которое ставит перед собой цель – охранять само существо свободы. Возможно, все западные страны уже отказались от борьбы. Поймите, это не пустые слова.