Позже в кулуарах премьер жаловался президенту Республики: «Один из министров предал меня. А ведь он — социалист. Он — министр иностранных дел».
Подобные сцены несколько раз происходили на заседаниях кабинета между Ларго и министрами-коммунистами. В ответ СССР и компартия усиленно обхаживали республиканскую партию Асаньи и Хираля и правого социалиста Прието. Они добились того, что президент Республики и его партия поддерживали ровные отношения с советским посольством. То же делали такие приетисты как министр финансов Негрина. А сам завзятый реформист Прието, которого «Правда» некогда ругала за «соглашательство и сотрудничество с буржуазией», на официальном приеме в Валенсии весной 1937 года сделал заявление во вполне коммунистическом духе: «Если победа будет нашей… глубокая связь будет соединять нас с коммунистическими странами. Россия и Испания — клещи, которые с двух противоположных концов Европы будут сжимать капиталистические страны!»
В конце марта Кремль через руководство Коминтерна потребовал у испанской компартии смены премьер-министра. Добиться согласия ЦК компартии оказалось труднее, чем думали в Москве. Немалая часть коммунистических руководителей, находясь на содержании Москвы, тем не менее была против прямого вмешательства иностранной державы в испанскую политику.
На апрельском заседании коммунистического политбюро иностранные граждане составили около половины присутствующих. Явились сразу пять эмиссаров Коминтерна — Гере, Кодовилья, Марти, Степанов, Тольятти и два советских дипломата — замещавший отозванного посла поверенный в делах Гайкис и советник посольства Орлов-Фельдбин. Ни один из них не был членом испанской компартии.
Пальмиро Тольятти объявил, что Ларго должен уйти. Большинство испанцев — Ибаррури, Михе, Урибе, Чека промолчали. «Воле Москвы» не побоялись воспротивиться лидер партии Хосе Диас и министр народного просвещения, глава отдела пропаганды ЦК Хесус Эрнандес. Развернулась серьезная полемика. Марти и Степанов заметили, что Ларго неудачлив и что осудила его не Москва, а «история». Андалузец Диас не одобрил их высказывания и в сердцах назвал каталонца Марти бюрократом. Тот взорвался:
«Я — революционер! А вы?»
«Тут все революционеры», — сухо парировал Диас.
«Докажите!» — прорычал Марти.
«Вы — наш гость, — возразил Диас, — и если что-то не нравится, дверь к вашим услугам».
Многие вскочили с мест. Отвыкший от подобных сцен в коммунистическом мире опытный функционер Гере застыл с раскрытым ртом, Кодовилья пытался успокоить Марти, единственная женщина — Ибаррури бегала от одного спорщика к другому с криками «Товарищи, товарищи!». Невозмутимость сохраняли лишь Тольятти и Орлов.