- Пойдемте. Я вам помогу.
Подошла еще одна, помоложе, совсем даже молоденькая девушка. Женщины вдвоем помогли ему встать и повели в ванную.
- Надо раздеться. Не стесняйтесь - я врач, а она медсестра, - сообщила старшая из женщин. Они стали раздевать Вернера, а потом уложили его в ванну с теплой водой.
Он уже очень давно не мылся по-настоящему.
После ванны его аккуратно промокнули полотенцами, отвели в комнату - практически отнесли на руках - и уложили на белые, настоящие белые чистые простыни. После этого женщина-врач стала обрабатывать его раны. В последнее время его били просто для соблюдения режима, раз в неделю и не то, чтобы сильно; но некоторые гнойники остались еще со времен гестаповской "обработки", теперь они расширились, нарывали и постоянно болели. Рука, сломанная пять лет назад, срослась неправильно и болела постоянно. Спина была покрыта давно зажившими, полузажившими и практически свежими рубцами, кое-где женщина накладывала мази и что-то приклеивала. Потом она стала вскрывать гнойники, колоть тонким шприцем, резать, накладывать повязки, а молодая девушка, медсестра, ей ассистировала, подавала инструменты и придерживала Вернера, если он дергался. Врач вводила анальгетики, но все равно иногда бывало больно, Вернер вздрагивал, но не издавал звуков, как будто эта боль была недостойной того, чтобы он снизошел до речи или даже хотя бы стонов. Собственно говоря, Вернер уже очень давно ни с кем и не разговаривал. Не то, что он молчал все время, нет, он кричал от боли, когда били; он стонал длинными бессонными ночами, так громко, что охранники стучали прикладом в дверь. Но вот нормальных человеческих слов он не произносил очень давно, и уже не был уверен, что помнит свой родной немецкий язык и умеет на нем разговаривать.
Наконец его полностью обработали, перевязали, и потом девушка-медсестра принесла кружку с чем-то странно и сильно пахнущим, и стала кормить его с ложечки. Через две ложечки Вернер вспомнил, осознал, что это - мясной бульон, и его чуть не стошнило. Однако он удержался, а потом вошел во вкус и жадно выхлебал всю кружку.
Ему предложили еще воды, он выпил и воду. Потом он заснул.
Когда Вернер проснулся, было еще светло или уже опять светло. Он лежал не двигаясь, на настоящей, чистой простыне, укрытый настоящим одеялом в пододеяльнике, и у него почти ничего не болело. Болело во всяком случае на порядок меньше, чем обычно. Он лежал и очень удивлялся этому. Если бы сейчас в дверь вошел бригаденфюрер и приставил к уху Вернера пистолет - и это ничуть не удивило и не смутило бы заключенного.