Опять затор случился. Уж на двух проспектах - Невском и Лиговском. Опять приехал ОМОН, скорая с пожарной, а народ с тележками всё подваливает с Московского вокзала. Шум, гам, задние спрашивают: "Чей митинг? Не коммунистов ли?". - "Не, - отвечают, - мужиков раздели, то ли сами разделись средь бела дня. И баба с ими. То ли правда, то ли нет, отсюда не видать, но, сказывают, што мужеское начало у их, как у жеребца. А у бабы титьки, как у коровы. Может, фокусники... Совсем срам потеряли... Скоро перед окнами Собчака будут устраивать свои блядские демонстрации".
Тут Анюта ко мне наклоняется и шепчет на ухо: "Сёмушка, отпусти ты их, Христа ради. Хрен с ними... Куда ж с такой пипкой... Разве што кобыла выдержит". - "Отпустить?" - спрашиваю". - "Ага! - отвечает, - и пошли скорей отсюда". - "Хорошо", - говорю. Подошел к ним и спрашиваю - "Ну так што, как по части старого козла? И в какую щель всунешь ты свой орган? А? Верну всё на место, только пойдёте в храм, покаетесь и Господу помолитесь, ибо сделаю я Его именем. Не пойдете - снова будете такими". Кивают в знак согласия, ибо сказать ничего не могут - в шоке. А усатенький: "Ты што мне мильярдное дело срываешь, папашка? Зарэжу!". Я посмотрел на него и крестом осенил. Он как-то вдруг скукожился, сник и задом, задом - растворился в толпе. Не иначе - его посол.
Дотронулся я до них, и стали оне худеть. Пришли в норму. Только голыми остались. А у девки по четыре соска осталось на каждой сиське. Милицейские их похватали - и в машину. За нарушение общественного порядка. Потом отпустили. Пошли оне в храм и свечки перед Твоим образом поставили. А девка эта нынче бо-ольшие деньги зарабатывает. Ейная аномалия привлекает.
Пока этих альфонсов совали в машину, удалились мы с Анютой, можно сказать, с места происшествия.
- Пошли, - говорит Анюта, - ко мне. Я тут недалеко живу. На Рубинштейна". - Пойдем, - отвечаю, - погляжу, как ты живёшь". - "А как, скудно. - говорит. - Не твой номер в "Европейской". Две комнаты у меня в коммуналке. От покойных родителей остались. Блокадники они были. Детьми их летом 42-го вывезли через Ладогу. Когда в 44-м вернулся отец, только бабушка была жива, его мать. А у матери - никого. Она только в 53-м, как 18 ей исполнилось, вернулась. Так в общаге и кантовалась лимитой, пока отца не встретила. Комнату-то по смерти её родителей заселили после войны. И ни фига ей не давали - ни жилья, ни прописки. Помер сначала батя, а в 91-м мама. Кто был в блокаду детьми и пережил её, долго не живут. У меня ещё соседка старушка. Тоже из блокадниц. Ей в 41-м было 14 лет. Потому работать пошла на Кировский. Танки они ремонтировали. Так и выжила на рабочей карточке. Как показывают по телеку блокадную кинохронику - плюется. Всё не так было. Куда как страшней. И ещё семья в соседях у нас. Музыканты. Нынче оне в загранке. Работают в Финляндии в музыкальной школе. Комнаты ихние как бы забронированы. Опечатаны. Щас, кто может, - рвут за бугор. Знала б я язык, тоже подалась бы куда-нибудь. Всё ж медсестра я. А там хорошо платят медсестрам. Так что блядством занялась я не от хорошей жизни. Вот гляжу на бабульку - отработала она более сорока лет, а нынче не может прокормиться на свою пенсию. Подкармливаю её помаленьку. Куплю чего-нибудь вкусненького - угощу её. Она же всё плачет, власти да бандитов этих, которые из комсомольских секретарей скакнули в юные бизнесмены, костерит почем зря. Кем, ты думаешь, были эти мои сутенёры раньше? Члены бюро райкома комсомола. Один отвечал за спортивную работу, другой за культуру. А третий и вовсе был вторым секретарём.