А если вдруг все будет именно так, как пророчила Караська? Вдруг она все простит, потому что дети, потому что дом, и деньги, и крахмальные занавески. Белоснежные скатерти, тихие вечера у камина. Ведь насколько проще жить так! И почему же нужно терять это все только для того, чтобы остаться в одиночестве, лелея остатки чувства собственного достоинства? Ведь не ты же изменил? Не тебе и страдать. В этом случае тот идеал, который я всегда видела в Марлене, разлетелся бы на куски еще быстрее. Нет, я не осудила бы ее. Не имею права. Это сложный выбор, и черт его знает, как его делать.
Но, может быть, немножко бы и осудила.
Поэтому я молчала. А проще всего было молчать рядом с людьми, которые вообще никак не были задействованы в этом остросюжетном сериале, между которыми и мной не стояла тайна. С Карасиком. С моим папой, с медсестрой Катей, толстенькой и смешливой, из моей смены. С Тимкой было очень легко. С ним, по сути, не надо было бы даже и молчать. Он вообще ни к чему никакого отношения не имел.
– Как твои подруги поживают? – спросил он, когда мы, развалившись на моем диване, дремали под тихий шелест одного из стандартных голливудских «продуктов».
– А что? – я лениво потянулась. – Подруги мерзнут и ждут весны. Скоро уже потеплеет?
– Знаешь, как будет февраль по-украински?
– Нет. Сало? – хихикнула я. – Мне кажется, по-украински все – одно сплошное сало.
– Тьфу на тебя. Февраль будет – лютый. Точнее, лютий. Так что все согласно народной мудрости.
– Но мы-то в России. И вообще, где глобальное потепление? Говорили же, что Америка уйдет под воду, а в России будут тропики. Что-то пока у них там тропики – вон, смотри, в одних майках ходят шпионы весь фильм.
– Интересно, как с таким количеством снега справляются те, кто за городом? – спросил он. – Твоя подруга, наверное, купила снегоуборочную машину. Лопатой не намашешься.
– У нее, наверное, прислуга, – пробормотала я, испытывая полнейший покой и негу. – Муж-то ее, даром что гуляет, а зарабатывает нормально.
– Судя по дому – более чем нормально, – добавил Тимка, выключая телевизор. – А с чего ты взяла, что он гуляет? Вроде ты говорила, там суперсемейка.
– Вот именно – говорила. Слушай, только не говори больше никому, ладно, – попросила я, хотя, понятное дело, должна была молчать. Но сколько же я могу молчать, молчать и молчать! Так недолго и заболеть. Или впасть в депрессию. Если уж с кем и говорить, так с Тимкой. Он же никому ничего не скажет. Точно. Он такой!
– Никому! – он пародийно изобразил застегнутую молнию на своих губах. – Могила.