— Брось камень! — приказал он хриплым, не своим голосом. — Шагом марш к стене!
Корабль стоял, казалось, возле самых рифов: сквозь шум волн доносились торопливые голоса, команды. Потом Гаичка увидел в луче бортового фонаря какой-то странный домик, порхающий на волнах. И понял, что это надувной спасательный плотик. И обрадовался сообразительности моряков: только такая мелкосидящая и гибкая посудина может пройти над рифами. Хочешь не хочешь — волна прибьет плотик к берегу. А обратно? Об этом не хотелось думать, «Боцман что-нибудь сообразит…»
Он не удивился ничуть, когда увидел именно боцмана Штырбу, выпрыгнувшего из плотика.
— Не ранен? Ах ты птичка моя синичка! — радостно говорил боцман, пеня воду грудью, как форштевнем. — А ты, оказывается, не один? Ну молодец! А с вертолета нарушителей-то не заметили…
Гаичка смотрел на боцмана и молчал.
— Взять этих! Обыскать берег! — могуче крикнул боцман матросам. И, повернувшись к Гаичке, заговорил тихо и ласково: — А у нас все в порядке, живы-здоровы… — Он помолчал, с беспокойством тормоша своего почему-то вдруг онемевшего матроса. — Да, ты же не знаешь. Мы ведь сами чуть богу душу не отдали. Руль заклинило. В такую-то штормягу, понимаешь?
Гаичка снова не ответил. Он смотрел куда-то поверх боцмана неподвижным взглядом, и глаза его в ярком луче прожектора даже не щурились.
Боцман оглянулся, посмотрел на огоньки, качавшиеся на волне, и махнул рукой:
— А, пока начальство разберется! Я сам тебе благодарность объявляю. И два внеочередных увольнения. Делай свой стадион. Ну что же ты? Говори что-нибудь!
Гаичка молчал. Он смотрел широко раскрытыми глазами на боцмана и не видел его. Перед ним было не море — стадион, шумящий ритмично, как прибой. И все громче гремели над этим стадионом зовущие, будоражащие душу, тревожные, словно корабельные звонки, позывные футбольного матча…
По календарю была еще зима, а люди ходили, распахнув полы плащей. Солнце заливало морскую даль ослепительным светом, и даже горы, окаймлявшие бухту, дымились от этого совсем не зимнего зноя. Между горами, где был вход в бухту, стояло сплошное прожекторное сияние, словно там было не море, а огромное, до небес, зеркало.
Подполковник Сорокин снял фуражку, вытер ладонью вспотевший лоб и так пошел с непокрытой головой вдоль длинного парапета набережной.
Это была его странность — ходить пешком. Каждый раз к приезду Сорокина на вокзал подавалась машина, но он отправлял свой чемоданчик с шофером и налегке шел через весь город.
— Для моциона, — говорил он, когда начальник горотдела милиции при встрече укоризненно качал головой. — Ты молодой, тебе не понять. Чем больше лет, тем больше надо ходить — закон.