— Да, это так, — соглашается Примаков. — Я сразу предупредил, что не буду отдавать «под козырек», если буду считать, что парламентская реальность требует других оценок. Со мной соглашались, возможно, и без радости, но соглашались. Лужков (и ему признателен за это) поддерживал мою точку зрения. У нас с ним не было противоречий. Так мне кажется, — уточняет Примаков, как бы еще раз утверждаясь в этом мнении.
Он не просто рассуждает о своем решении, он как бы прощается и, как бы, дает понять, что его добровольная отставка — некий осознанный шаг в сторону.
— Посудите сами, — говорит Примаков, — во всякой работе, если даже она внешне не важна, но вам ее поручили, надо найти себя в этой работе. В прошлом я возглавлял одну из палат Верховного Совета, и вроде бы законодательный тренинг прошел. В нынешнем своем положении я оказался внутри законодательного процесса. Не «над», а именно внутри.
— Вы удобный, сговорчивый человек, вы — человек компромисса?
— Я — человек разумного компромисса, но удобным и сговорчивым себя назвать не могу.
— Не будет ни для кого секретом, вы раздражали кремлевскую администрацию, так как, будучи обостренным государственником, были чужды всевластью менеджеров.
— Согласен, я их раздражаю, например, Волошина. Волошин внушает мысль о некомпетентности Примакова, о его старческом брюзжании, о моей якобы «прокоммунистичности». Это все из партитуры Березовского. Им не нравится, что я непримирим в очевидном факте — «вор должен сидеть в тюрьме». Сейчас, спустя два года, можно сказать: отстранение Примакова от власти проигрыш не его, а России. Примаков был способен предложить другой путь развития. Ельцина замучили несуществующей угрозой возврата в коммунистическое вчера. Выбор образа врага был точен. Примакова из коммунистов, долой Примакова!
В вышедшей незадолго до интервью книге Бориса Ельцина «Президентский марафон», написанной зятем первого президента Валентином Юмашевым и еще несколькими персонами его окружения, этим событиям посвящается немало слов.
Интересна реакция Примакова?
— Вы читали?
Примаков, пожимая плечами:
— Сам бы, наверное, не прочел. Побудили. Заставили прочесть.
— Ну, и как?
— Я почти уверен, что Ельцин сам этой книги не читал. Вот, что прискорбно.
— Вы неисправимый идеалист, — замечаю я.
— Может быть. Все-таки он был президентом и мне лично говорил совсем другие слова. Знаете что?
— Знаю, — перебиваю Примакова. — Вам обидно за собственную порядочность.
— Может быть, — отвечает он раздумчиво. А затем лукаво улыбается. — Может быть.
Я никогда не скрывал своих симпатий к этому человеку. Так бывает, вас нельзя назвать друзьями в общепринятом смысле этого слова. Вы не дружите семьями, но однажды, встретившись, вполне возможно даже в официальной обстановке, какая-то искра вспыхивает, пробегает меж вами, и вы чувствуете, что очень хорошо понимаете друг друга. Более того, странным образом отчего-то предрасположены друг к другу. Нечто подобное случилось и в наших отношениях с Евгением Максимовичем Примаковым. Общаясь с ним, вы не чувствуете, нет, угадываете порядочность этого человека, вы погружаетесь в нее. Любой шаг, любую мысль, любой поступок Примаков пробует на оселок порядочности, как пробуют лезвие бритвы, дабы быть уверенным, что инструмент в безукоризненном состоянии и сбреет все.