Утром тридцать первого дочь уточнила, по привычке растягивая слова: «Па-а, это у нас в России Новый год — семейный праздник. А у католиков и протестантов (а поляки, па-а, католики) семейный праздник Рождество. А Новый год — праздник тусовочный. У нас, па-а, будут гости — двадцать человек». Уже не сопротивляясь и мгновенно оценив утрату семейного уюта, я спросил: «И дети будут тоже?»
— Ну, с детьми еще не все ясно. Три пары будут точно с детьми, а остальные под вопросом.
Нет-нет! Мы выжили, хотя это было не так просто.
Народ стал собираться где-то к девяти. Как сказала дочь, кто-то из пришедших дам хотел поговорить со мной о политике. Слава богу, этого не случилось не по причине моего нежелания — напротив, я уже со всем смирился. Все поляки, разумеется, говорили по-польски. Мы с моей женой, что тоже естественно, по-русски. А как иначе? Пересечений, как таковых, почти не наблюдалось. И вообще празднование Нового года было похоже, как если бы оно случилось в зарубежном аэропорту, где вылет самолета задержали по причине скверной погоды.
Разумеется, обаятельные. Бесспорно красивые. Вы когда-нибудь видели некрасивых, необаятельных детей в возрасте двух и четырех лет? Алекс, ему два года. Этакий белокурый принц с темными глазами и ямочками на щеках. Наташенька — дама с решительным характером, ей четыре года. Чуть какая обида, бежит к отцу. Здесь тоже без особых отклонений: мальчик тянется к матери, дочь — к отцу.
Наталька не по годам рослая. Порода такая. Отец высокий, мать тоже не из малорослых. Говорят, что в садике Наташка на голову выше сверстников.
Просыпаются между 6 и 7 часами утра. В течение получаса монолог самих с собой. Внучка уже самостоятельная, спит отдельно. Вылезает из своей кроватки и начинает бродить по этажу, поочередно открывая двери различных комнат. Нянина комната первая. Няня Валя открывает глаза. Все, подъем! Вахта началась.
Я часто спрашиваю себя: мое самое сильное впечатление от внуков? Есть же в разнообразии ощущение чего-то одного, самого значительного? Есть! Вот он, она бегут тебе навстречу, с разбега утыкаются в твои колени. Ты подхватываешь его, поднимаешь на руки и прижимаешься к нему, слышишь его лепет, чувствуешь теплоту его тела. И весь ты в одно мгновение охвачен этой теплотой и погружаешься в нее. И кровей в этом существе намешено тьма. Но тебя притягивает угаданное тобой тепло, продолжение тепла твоей дочери. А может быть, это прошедшее мимо тебя тепло твоих детей. И ты пытаешься наверстать упущенное.
И все-таки она пришла. Надолго ли? Ее прикосновение случилось в Варшаве. В ночь на тридцать первое она обронила на землю снег. Утром уже весь город был в белом, исключая проезжую часть улиц и магистралей. Они особенно выделялись своей лоснящейся чернотой, а уже тротуар был белым. И пешеходы, окруженные детьми, роняли санки на этот белый покров. Мгновенно на санках оказывались дети, и скользящие вереницы одна за другой сворачивали в места, именуемые парками, или просто черноствольные построения, сопровождающие относительно тихие улицы и бульвары. Что это за зима? Зима тревоги нашей или зима нашей радости. Возможно еще одно видение: зима нашего безразличия.