— Мне кажется, это невозможно представить. — Я помассировала пальцами шею, которая затекла оттого, что мне приходилось все время смотреть вверх. — Разве подобная красота не является доказательством существования Бога?
— Я видел эти же звезды и в Аушвице… Нет. Никто не руководит нашими судьбами. Мы несем полную ответственность за себя и свои поступки. К счастью, перед лицом бесконечности все наши проблемы кажутся мелкими, не имеющими значения. Это утешает меня. В конце концов, вера в Бога также основывается на утешении. Мы взываем к Господу, чтобы он не оставил нас одних дрожать от холода в жестоком, враждебном мире. Мы надеемся, что жизнь будет длиться вечно, что смерти не существует.
— Но мы ведь не одиноки! Люди способны дарить утешение друг другу.
— Да, ты права. Мы, несчастные создания, способны утешить друг друга. Но для этого требуется не только великодушие, но и энтузиазм, в который я не верю. Ты, я вижу, продолжаешь верить. У тебя есть сила и способность облегчить боль. У тебя есть молодость, красота и любовь к жизни…
— Я хотела бы… — произнесла я и умолкла, потому что не могла подобрать нужных слов. Я взяла руку Дэниела и поднесла к своим губам. Мое сердце выпрыгивало из груди.
— Что бы ты хотела, meine Liebste[77]? — Дэниел взглянул на меня. Над его головой горели звезды. Я не ответила. Дэниел наклонился и нежно поцеловал меня в лоб. Я подняла голову, Дэниел обнял меня, его губы прижались к моим. Звезды плыли над нами, но мы надолго забыли о них.
Поезд тронулся со станции Св. Панкрас и двинулся в сторону мрачных предместий Северного Лондона. В колее между рельсами желтели цветы одуванчиков. Над ними порхали белокрылые бабочки. Я смотрела в окно на пробегающие сады, самодельные деревянные сараи, черные кучи угля, детские коляски, грядки капусты и размышляла о людях, которые здесь живут. В одном саду голые дети играли с водным шлангом. Они брызгались водой, громко визжали и были абсолютно счастливы. В другом женщина развешивала на веревке белье. Она самоотверженно сражалась с прищепками и непослушными простынями. Простыни развевались на ветру, складываясь в невообразимые геометрические фигуры. Я вспомнила знаменитую картину Матисса «Улитка», которая представляла собой аппликацию из ярких, раскрашенных гуашью клочков бумаги. Казалось, что картина выполнена ребенком. Джулиан предупреждал меня об опасности стать seicento[78]-наркоманом.
— Это совершенно другой взгляд на красоту. Матисс стремился показать цвет как легкий поток, который струится в пространстве. Он раскрыл значение формы. Его стремление к самовыражению трансформировало обычный лист раскрашенной бумаги в объект с собственным удельным весом.