— Я должен написать Уэллсли, — продолжал Блейк. — И убедить военное министерство встретиться со мной.
Это мигом вернуло ее к реальности.
— Ты не можешь уехать сегодня в Лондон! — воскликнула она. — Вечером маскарад. И еще многое нужно сделать. Отправь письмо с просьбой о встрече. Вечером ты сможешь поговорить кое с кем из наших гостей и позаботиться, чтобы те, кто должен тебя выслушать, дали тебе аудиенцию.
На лице Блейка появилось упрямое выражение, хорошо знакомое Джослин. Она встала и ткнула его в прикрытую одной рубашкой грудь.
— Уважь мое знание законов общества, пожалуйста. Ты не можешь носиться по Лондону, требуя, чтобы важные люди приняли тебя. Так не делается. Общество не поле боя.
Она замолчала и задумалась над этим, затем пожала плечами.
— Впрочем, может, так оно и есть, но это то поле боя, на котором побеждают не благодаря традиционным боевым действиям.
Когда он не отмахнулся от ее предостережения, она обвила его шею руками и прижалась к нему, улыбнувшись.
— Я не хочу, чтобы ты отправился на войну и погиб, когда можешь спасти больше жизней, работая здесь. Если у нас когда–нибудь будут дети, ты должен довериться моим знаниям в этом деле.
Блейк крепко прижал ее к себе.
— А у нас будут дети?
— О да, боюсь, что будут, как бы мы ни старались отсрочить их появление.
Она удивила сама себя, сказав это. Он удивил ее еще больше тем, что не возразил.
Блейк улыбнулся.
— Люблю, когда ты так ясна и определенна.
Жар поцелуя опалил ее до самых кончиков пальцев, и Джослин дала себе зарок, что всегда будет честной.
— Я думал, мы облачимся в рубища, — в замешательстве проговорил Блейк, наблюдая в тот вечер, как его ослепительная жена спускается по ступенькам, чтобы приветствовать гостей, которых они пригласили на обед перед маскарадом.
Сам он был в монашеском одеянии поверх рубашки и бриджей. Принимая во внимание то, что он собирается сделать своей жене и ее семье, ему, пожалуй, следовало бы надеть власяницу.
На Джослин был костюм эпохи Ренессанса, настолько эффектный, что Блейк просто не мог оторвать глаз от холмиков грудей, которые, казалось, того и гляди вывалятся из корсета. Волосы ее были убраны в великолепную высокую прическу и поддерживались бриллиантовой тиарой, которая, насколько он помнил, не напоминала ни один портрет шестнадцатого века. Она блистала.
Возможно, это потому, что на Джослин была надето целое состояние из бриллиантовых украшений: в волосах, на шее, на запястьях, на пальцах и в ушах. Он мог бы побиться об заклад, что они у нее даже на пальцах ног. Это в его планы не входило.