Наконец они на месте. В этой отвратительной комнате с красным полом и коричневыми обоями под мрамор все отдавало мертвечиной. Животные настолько сильно исцарапали здесь пол своими когтями, что образовалась темно-красная тропинка, ведущая от двери к столу. На одном из стенных шкафов висел тошнотворный плакат, изображающий маленькую девочку среди цветов на лугу. Малышка держала в объятиях щенка. На циферблате настенных часов между отметками десять и двенадцать красовалась надпись: «Время пришло».
Анетте закрыла за собой дверь. Лиза сняла с собак ошейники и поводки.
— Начнем с Бруно, — сказала она ветеринару, — он такой упрямый. Ты его знаешь.
Врач кивнула. И пока Лиза прощалась с Бруно, трепала его за ушами и гладила грудь, она вводила ему в мышцу передней лапы успокоительное.
— Хороший мальчик, — говорила Лиза, а Бруно некоторое время смотрел ей прямо в глаза, что собакам совсем не свойственно, а потом отвернулся. Он ведь был воспитанный пес.
— Он терпеливый, — ласково повторяла Лиза и шлепнула Бруно по спине, когда Анетте убрала шприц.
И вот Лиза сидит у стены под окном, спину ей греет батарея. Моррис, Бруно, Карелин и Майкен лежат вокруг нее. Пока что они спят. На одном бедре хозяйки покоится голова Майкен, на другом Морриса. Анетте подвигает к ней Карелина и Бруно, чтобы Лиза могла проститься со всеми сразу.
Лиза не может говорить, только чувствует боль в шее и гладит рукой их теплые тела.
«И вы любили меня», — думает она.
У нее все так сложно, а собачья любовь, как и радость, проста. Бегать по лесу, а потом нежиться, согреваясь теплом друг друга, — вот счастье.
Анетте возится с электробритвой, а потом вставляет канюлю с перманентом каждому в переднюю лапу. Дело спорится в ее руках. Она почти управилась. Осталось последнее.
Что ты скажешь им на прощание, Лиза? Боль в шее становится нестерпимой, скоро она распространится на все тело. Лизу трясет, словно у нее жар.
— Я приступаю, — объявляет Анетте.
Она готовится сделать последнюю инъекцию.
Через полминуты все кончено. Они лежат, как лежали. Спина Бруно касается Лизиного позвоночника. Майкен вывалила язык, чего никогда не делала во время сна.
Лиза понимает, что ей пора подняться, но не может пошевелиться.
Слезы уже подступили к глазам. Она сопротивлялась, делая судорожные движения лицевыми мускулами. Лиза силилась вернуть рот и брови в нормальное положение, но в результате одна уродливая гримаса сменялась другой. Наконец она не выдержала. Ее горе, силой запертое внутри, слишком долго бушевало и стремилось наружу, словно каша, кипящая в наглухо закрытом котелке. И когда оно вырвалось, преодолев Лизино сопротивление, соленые потоки хлынули из глаз, заливая щеки. Лиза почувствовала, как шерсть Морриса намокла под ее пальцами.