Нед криво усмехнулся.
— Это-то, конечно, можно. Это мы сделаем. Но всходы уже есть. Несколько месяцев — и у них будет свой хлеб. Что тогда?
— Но не можем же мы сами топтать их посевы, как уолтонцы. Это противно всякому благочестию. Я — человек, облеченный саном, вы — представитель власти. Надо найти какой-то иной… законный… выход.
— Вы можете, конечно, как владелец земли, подать на них в суд. Но что это даст? Они опять не заплатят…
За окнами быстро смеркалось. Пастор придвинулся ближе.
— Я думаю, только государственная власть может укротить этих мятежников, — сказал он вполголоса. — Между нами говоря, я уже послал жалобу… Самому…
— Фэрфаксу? — тихо выдохнул Саттон.
Пастор кивнул, на губах заиграла самодовольная улыбка.
— А почему Фэрфаксу? Почему не Кромвелю?
— Во-первых, Кромвель в Ирландии. А во-вторых… — пастор пристально посмотрел в маленькие смышленые глазки бейлифа. — Я не хочу иметь дела с цареубийцами. Кромвель — сам мятежник, кто знает, как он взглянет на это. А Фэрфакс на суд не пошел, приговор не подписывал. Всем известно, что и он, и особенно леди Анна — пресвитериане, люди богобоязненные, серьезные…
— И что он вам ответил?
— Я послал верного человека. Он вручил письмо его личному адъютанту, тот вернулся и сказал, что ответа не будет. Я думаю, не послать ли копию в Государственный совет. Может, там скорее разберутся. Все-таки дело государственной важности.
— Постойте! — Нед хлопнул себя по лбу. — Я, кажется, понял… Ведь генерал Фэрфакс был на холме святого Георгия! Самолично пожелал осмотреть… А еще говорят, их главарь, Уинстэнли, ездил к нему в Уайтхолл и имел аудиенцию… Понимаете, к чему я клоню?
При имени Уинстэнли пастор брезгливо оттопырил губы:
— Вы хотите сказать, что генерал им…
— Ну да! Кто знает, что они ему наговорили? Может статься, они нас очернили, а его разжалобили, склонили на свою сторону… Вот он и молчит. И солдат не посылает.
Пастор прокашлялся.
— Быть может, вы и правы, Нед. Но как его разубедить?
— А вы, ваше преподобие, поехали бы к нему сами, а? Поговорили бы, объяснили, что и как… Открыли бы глаза. Так, как вы, никто из нас не скажет.
— Самому поехать в Уайтхолл? — пастор поднялся и заходил по залу. — Завтра я собирался читать проповедь…
За окнами было уже почти совсем темно. Большой сумрачный зал озарялся красным неровным пламенем очага. Нед Саттон, склонившись, протягивал к нему руки и грел их, потирая, будто заранее готовился к победе. Пастор вспомнил «Анатомию меланхолии», и в душе его поднялось отвращение к ее постным словам о мире и смирении, к завтрашней проповеди, к тем тупым овцам, которых ему предстояло пасти всю жизнь, до самой смерти… Нет, проповедь подождет. Он поедет в Лондон завтра же! Он будет действовать снова как государственный человек, и они в парламенте пожалеют, что вычеркнули его из списков!