«Внимательно всех тварей изучив
И убедясь, что хитростью коварной
Никто из них со Змием не сравнится,
Решился он под оболочкой Змия
Преступные намеренья укрыть».
МИЛТОН
Работа была окончена. Лоб его пылал, глаза рассеянно обводили каморку, не видя ни топчана с тряпьем, ни грубо сколоченного, заваленного бумагами стола, ни оплывшего огарка. Хотя точка была уже поставлена на последней фразе и он понимал, что сказал все, что хотел, огонь в нем еще горел, и душа жаждала излиться. Последний лист бумаги был донизу исписан, он перевернул его, поднял лицо к сумраку потолка, немного помедлил, и перо само быстро-быстро заскользило по чуть косо положенному белому полю.
Главнокомандующий Господь,
Он правит нашей душой.
Ищите его, смиряя плоть,
И вы обретете покой.
Кому же плоть дороже всего,
Цель жизни и поводырь, —
Низвергнет, накажет себя самого
И лопнет, как мыльный пузырь.
Огарок затрещал и рассыпал искры. Тень шелохнулась на потолке. Стихи сами полились дальше.
Средь бурь, испытаний, и бед, и страстей,
Свергая обычай времен,
Бог Зверя теснит и спасает людей,
Их дух очищая огнем.
Отбрось же вражду, человеческий род!
(Сколь многие брани хотят!)
Господь спасет угнетенных: придет
Христос, наш старший брат.
Он поднялся, прошелся по каморке. Четыре шага до двери и опять к столу, к груде исписанных, закапанных воском листков. За тонкой перегородкой заворочался, забормотал во сне старик. Сколько времени он писал? Час, два? Всю ночь? И словно в ответ ему в деревне сонно и хрипло прокричал петух. Счастливая ночь кончалась. Скоро начнут выгонять коров.
Джерард Уинстэнли взял в руки последний листок, перечитал написанное, вздохнул и дописал:
Но нет, неспокойны, несыты еще
И злобны сердца людей.
Вчера было жарко, сейчас горячо,
А будет еще горячей.
Ведь должен же Зверь свершить свой труд,
Сыграть свою роль до конца.
Но вот он низвергнут. Святые встают,
Поют «Аллилуйя» сердца.
Почти под самым окном громко замычала корова, защебетали, просыпаясь, птицы. Джерард задул огарок и вышел на улицу.
Небо светлело. Стоял апрель 1648 года. И явственно, волнующе пробуждалась земля. От нее исходил ни с чем не сравнимый сырой запах ранней весны. И этот запах, и розовеющая на небе полоска, и ликующий весенний гомон птиц, и ночь, полная самозабвенного высокого труда, все казалось ему прекрасным. Божественный свет переполнял его. Он был счастлив.