— Эта книжка называется «Рай для святых». Я пишу о том, что святые божьи люди, бедняки и труженики, достойны рая — но не в небесах после смерти, а на нашей грешной земле. Достойны справедливой и честной жизни. Бедняк — носитель духа, его не прельстишь благами мира сего. И потому удел его — любовь.
Элизабет слушала, лицо ее выражало серьезное внимание, а сердце затопляла радость: он с ней рядом, он говорит с ней высокими словами добра и правды. А он продолжал:
— Скоро, скоро чистые души одолеют врага, и мы освободимся от дьявола угнетения. Дух уже сейчас проявляется во плоти, он распространяется в сынах и дочерях своих; Сын справедливости придет не в темные углы, а открыто: бедняки получат благодать.
— Но если доверять только духу… внутреннему чувству, легко ошибиться. Есть же Писание…
— Писание? О, здесь все не так просто. Наши высокие судьи, доктора теологии, выпускники Оксфорда и Кембриджа, заявляют, что они могут судить обо всем, ибо знают Писание. Но ведь все, кто читал Библию, могут толковать ее не хуже, чем они. Голос разума — это и есть голос бога.
— Разума? Но человеческий разум слишком ничтожен, чтобы постичь волю Отца…
— Отец небесный — это и есть ваш высший разум. Он создал все вещи и правит творением. Он различает добро и зло. Он показывает нам наши пороки, нашу темноту и наполняет нас подчас стыдом и мукой. Но он же учит нас добру, благоразумию, справедливости.
Он будто читал ее мысли. Элизабет смутилась, но все же спросила отважно:
— И это единственный наш руководитель?
— Единственный и самый верный.
Глаза его устремились вдаль, к горизонту, темневшему черными тучами.
— Пасторы и ученые проповедники говорит: вот она, истина, в этом переводе, и надо заставить народ следовать только ему; пресвитериане указывают на другой источник, индепенденты — на третий. Все они взнуздывают народ, как лошадей, взбираются ему на хребет и погоняют, куда им нужно, от одного обряда к другому — и все дальше от правды.
Это Элизабет понимала. И соглашалась всем сердцем. Но то, что Уинстэнли отрицал учение церкви, что с таким гневом говорил о пасторских проповедях… Это пугало. Она знала, что такие взгляды наказывались тюрьмою.
— А вы не боитесь, что… — спросила она нерешительно. Он сразу понял.
— Нет, — ответил твердо. — Я хочу, чтобы люди расстались с предрассудками и страхом, перестали слепо следовать мертвой букве, проповедуемой с церковных кафедр, и приняли в душу только то, что могут испытать собственным опытом и разумением.
По ветвям низкорослых колючих кустов вдруг зашумело, пошел дождь. Сгоряча они его не заметили.