Волосы тети Лили все еще отливали золотом, но оттенок этот стал очень ярким, почти кричащим: вместо бледно-желтого — цвета спелой пшеницы. Кожа казалась серой и безжизненной, и, несмотря на то, что тетушка была накрыта одеялом, Гардения заметила, что она располнела, шея потеряла гладкость и мягкость линий — та самая шея, которая служила опорой гордой головке, за честь увековечить которую в мраморе боролись скульпторы.
— Гардения, ты выросла! — воскликнула тетя Лили.
— Боюсь, что так, — ответила Гардения. — Мне ведь уже двадцать.
— Двадцать? — Казалось, у тети Лили перехватило дыхание. Прикрыв на секунду глаза, она сказала: — Где они, Ивонна? Где мои порошки? Голова болит невыносимо.
— Вот они, ваша светлость.
Ивонна с маленьким серебряным подносом стояла около кровати. На подносе стоял стакан воды и черно-белая коробочка с белым пакетиком.
— Дай мне два, — приказала герцогиня, протягивая руку за водой.
— Вы ведь знаете, ваша светлость, доктор говорит… — начала Ивонна, но герцогиня резко оборвала ее.
— Не имеет значения, что говорит доктор! Когда у меня такие бурные, как вчера, ночи, и когда моя единственная племянница приезжает и сообщает, что моя сестра умерла, мне нужно что-то принять. Принеси мне бренди и содовой. Я больше не хочу кофе. Одна мысль о нем вызывает у меня тошноту.
— Хорошо, ваша светлость, — сдержанно проговорила Ивонна, что яснее всяких слов выражало ее неодобрение.
— И побыстрее, — приказала герцогиня. — Я не собираюсь ждать весь день. Мне хочется выпить сейчас.
— Сию минуту, ваша светлость, — ответила Ивонна, метнувшись через комнату.
— Двадцать! — повторила герцогиня, глядя на Гардению. — Не может быть. Это невозможно.
— Никуда не денешься, люди становятся старше, тетя Лили, — сказала Гардения.
Тетушка положила руку на лоб.
— Увы, это бесспорно, — проговорила она. — Боже! Какой же старой я себя чувствую!
— Мне не хотелось беспокоить вас вчера вечером, — извиняющимся тоном сказала Гардения, — но мне казалось, будет бестактным, если я лягу спать, не сообщив вам о своем приезде.
— Ты сделала все правильно, — одобрила ее герцогиня. — У меня не было возможности уделить тебе внимание. Кроме того, я не думаю, что в твоем платье можно появиться на приеме.
Перед мысленным взором Гардении появилась циничная ухмылка лорда Харткорта.
— Конечно, — робко пробормотала она. — Боюсь, я была одета не для вечера.
— Хотя, конечно, ты в трауре, — сказала тетушка, — но прости меня, это платье на тебе такое старомодное.
— Оно мамино, — объяснила Гардения, — и это все, что у меня есть.