Со двора Кузнеца вышла повеселевшая Варька:
– Пришел в себя, судороги больше не повторялись. Ориентирован в месте, времени, ситуации.
– Ну если так и дальше пойдет – того и гляди, через несколько дней двинемся, – обрадованно сказал Старый.
Оставалось в общем-то одно…
В доме Кузнеца Артем нашел хорошую бензопилу. На основание костра пошли несколько смолистых бревен, которые Кузнец заготовил еще прошлой зимой: хотел нижние венцы сруба поменять, да так вот и не успел. Артем не в первый раз уже ладил костер, так что знал, как правильно его сделать, – нижний слой бревен, слой досок, тела, перевязка, ветошь с солярой, еще доски… вот только костер получился таким большим…
Старый предлагал похоронить или сжечь тела убитых нелюдей и бандитов отдельно, но Артем равнодушно пожал плечами: какая разница в общем-то? Хоронить все равно по-любому надо, а работы больше. И так два упокойника в лесу лежать остались. А людям все же здесь жить – хоть каким, хоть и тем же белореченцам.
Костер ладить опять-таки пришлось ему одному, считай, но он этому был даже рад: за последние дни ему страшно надоела вся эта стрельба, так что он даже радовался физической усталости и тяжести в мышцах лишь оттого, что надо было просто пилить, носить. Ну и кроме того, вся эта работа позволяла отвлечься.
Он заплакал, только когда под вечер костер вспыхнул ярко-оранжевым пламенем. Прежде чем он прогнал своим жаром и страшным запахом на другой конец деревни живых людей, Артем успел постоять возле него. Слезы текли по его щекам, и он, не сдерживаясь, плакал во весь голос. В огне погребального костра сгорали не только его односельчане, отец – сгорало его детство, вся его прошлая жизнь, которая уже никогда не будет такой, как прежде. Все, что случится с ним потом, будет другим, а этого – не будет больше никогда: вечернего стрекота кузнечиков августовским вечером, когда солнце уже село и вечер голубым покрывалом окутывает почти уснувшую деревню. Теплого запаха жилья, когда ночью подходишь к деревне и из стылой, сырой низины поднимаешься на холм, а волна теплого воздуха обдает и сразу согревает продрогшее тело. Сладковатого, с горчинкой, вкуса лозовой коры, когда зубами обдираешь веточку, чтобы сделать вешку-кукан для рыбы. Крепкой, шершавой руки отца, теребящего тебя по волосам и рассеянно хлопающего по спине: «Ну ладно, иди. Работать надо». Даже этой мягкой пыли – уже не будет. Будут другие вечера, другое жилье, а в нем – другие руки, теплые и прохладные, жарко обнимающие и крепко жмущие ладонь. Другие вкусы и другие запахи. Будут другие дороги, и другая пыль станет оседать на твоих ботинках… Но не эти.