Свои свободные часы я проводил в библиотеке за изучением повадок и обычаев ночных красавиц. Степень моего погружения в тему, прежде казавшуюся мне совсем неинтересной, граничила с аутизмом. Я часами рассматривал картинки, запоминал названия бабочек, углублялся в ритуалы их спаривания, особенности их любимой пищи. Я зарисовывал орнаменты крыльев в специально приобретенном блокноте. Я проводил целые дни в зоологическом музее, стараясь не привлекать внимания Эрнеста к страданиям десятков несчастных созданий, пришпиленных на булавку. Сам же затаив дыхание любовался коллекцией ночных красавиц. Здесь было все, о чем человек только может в жизни мечтать: забытые желания, впечатления и мысли, неподвижные под стеклом. Яркие, цвета лимонного мороженого крылья желтой медведицы, до неприличия пухлое тельце малинного коконопряда, скромность свинцово-серой лишайницы, кокетливость подвижной медведицы, пестрота пяденицы крыжовниковой и желтоватый окрас watsonalla binaria[40] — от всего этого великолепия у меня волосы вставали дыбом на голове.
Но ни одна из чешуйчатокрылых не могла соперничать в совершенстве с ленточницей красной, породой, к которой относился Эрнест. Начнем с того, что ни одна из бабочек не могла похвастаться такими размерами, разве что ночной павлиний глаз, но этот несчастный даже в весьма преклонном возрасте заворачивался на зиму в кокон, в результате чего ему не хватало известного лоску. Ленточница красная, напротив, отличалась редкой сообразительностью. У меня перехватило дыхание, когда я прочел о том, как она, еще в стадии гусеницы, сбивала с толку своих врагов, притворившись веточкой. Причем так натурально! В этом я убедился, рассматривая фотографию в библиотечном томе.
— Ах, Эрнест, что за умница! — прошептал я в невольном восторге, склонившись к коробке.
В замкнутом пространстве своей комнаты я выпускал его на свободу. С самого его появления я ни разу не отдергивал шторы на окнах. Солнечные лучи не должны были его пугать. Я снимал с коробки крышку и наблюдал за тем, как он, описав круг по комнате, с аппетитом принимается за тополиные листья, мной заранее тщательно отобранные. Ивовые листья он тоже любил, но, как я заметил, все же предпочитал тополиные. Я не отрываясь следил за его повадками во время еды, за энергичными подергиваниями его усиков и передних лапок. Темно-серый цвет его внешних крыльев подчеркивал великолепие черно-красных нижних. Они были похожи на вино и пламя, засохшие лепестки роз, а также на кожу, раскрасневшуюся от поцелуев. А еще они напоминали одно из маминых платьев.