- Я не русский, - зло проговорил он. – Я казак!
Наступившая ночь охладила соперников, люди просто попадали в изнеможении там, где их застала темнота и заснули. Утром небо очистилось, и солнце ярко освещало землю, от которой поднимался плотный туман. Потом кто-то заметил вдалеке русский пулемёт, который так сильно досаждал им накануне.
- Не стрелять, - приказал лейтенант Штрауб. - Мы выполним эту работёнку без кровопролития.
С зачехлённым автоматом Штрауб пошёл, как на прогулке, к русским позициям. Все замерли в недоумении.
- Чистейшее безумие! – произнёс Пилле. – Наш лейтенант сошёл с ума…
Но Штрауб, очевидно, знал, что делал. И хотя все ясно видели каски, двигавшиеся в укрытии, вражеский пулемёт молчал.
- Думаю, что русские не могут понять, что он собирается делать. – Заметил Иоганн, с удивлением вглядываясь в спину командира.
Затем Штрауб что-то им крикнул. Это прозвучало как дружественное приветствие. Он громко повторял его, а сам подходил всё ближе. Весьма нерешительно один из красноармейцев встал и поднял руки. За ним это сделал другой, а потом и третий.
- Мы сдаёмся, - крикнул черноволосый крепыш, азиатского вида. – Мы больше не хотим воевать за Советы!
Штрауб вернулся с невозмутимым видом человека, пришедшего с утренней прогулки.
- Идите и возьмите их оружие, - произнёс он буднично. – Хватит напрасных жертв.
Старый фельдфебель задумчиво потрогал пальцами подбородок.
- Господи Иисусе! Вы действительно мужественный человек!
Сопротивление бойцов Красной Армии было сломлено повсеместно. Рота Иоганна беспрепятственно заняла позиции противника и продвинулась примерно на километр. Солдаты вытаскивали из окопов, оставшихся в живых солдат, и сгоняли их в импровизированный лагерь для пленных.
- Посмотри, как сражаются некоторые русские. – Сказал Иоганн товарищу. – Из целой роты остались в живых только двое.
- И то один раненый, другой контуженный.
Они знаками показали пожилому, полностью седому солдату следовать за ними. Тот взвалил на себя своего раненого сослуживца и побрёл вслед за ними. У раненого была безобразная рана в шею, а изодранная гимнастёрка говорила о том, что он к тому же ранен в грудь. Смертельно бледное лицо под великоватой для него каской обильно забрызгано кровью. Этот человек попросил Францла пристрелить его.
- Я не жить, - сказал он на ломаном немецком. - Я капут…
- Зачем ты так говоришь? – одёрнул его горбоносый товарищ.
- Не жить мне Григорий…
Он согнулся пополам от слабости, указывая на свои раны. Но Францл только покачал головой, как качает головой взрослый, когда ребёнок просит что-нибудь из того, что ему не разрешено.