- О войне.
- Которой?
- Второй мировой, - сказал Дима. - Нацисты такого наделали, что вспоминать о том, что на фронте в большинстве были обыкновенные парни, часто мальчишки, которых погнали на убой, просто неприлично. Немцы сами этого не позволяют. Стыдятся в большинстве своих отцов, которые там были. Так, может быть, мы можем об этом сказать? Ведь нам самим это нужно точно так же, чтобы здесь спокойно жить.
- Ты помнишь историю моей бабки? Я рассказала Хайнцу. Даже не знаю, что он подумал. Он ничего не сказал, но лицо было такое... Я не поняла до конца.
- А моего дядьку знаете, как в плен взяли под Днепропетровском? - начал Дима. - Он рассказывал уже в перестройку, когда Горбачёв с Колем встречались (раньше по-другому описывал). Окружили их с пацанами, патроны кончились: сорок первый, ни черта не было! Они сидели долго, никто не стреляет, потом вышли втроём. Из дома напротив вышли трое таких же молодых немцев - только получше одетых и покрупней. Один забрал винтовки, другой дал по сигарете и показал: идите туда, там ваши собираются. Даже не конвоировали.
Дима помолчал. Потом добавил:
- В лагере они, конечно, натерпелись. И половина не выжила. Но там были совсем другие войска. Настоящие СС. А мать рассказывала...
Дима осёкся на полуслове, уловив тяжёлый без блеска взгляд Ольшанского.
- Хотите еврейский анекдот для таких, как вы? Второго мая 45-го нацист заходит в барак концлагеря: "Господа, война окончилась. Всем спасибо."
Они молчали.
- Пойду покурю, - сказал Ольшанский и вышел.
Хайнц не знал, что случилось у Димы. Откуда ему было знать? Он не знал даже, что Дима - это сокращённое от Дмитрий. Ведь сколько Хайнц Эверс ни защищал массовую культуру, но сам он Достоевского читал и точно знал, что сокращённое русское имя Дмитрия Карамазова было Митя. Поэтому позже, когда он искал друга Лоры в Дортмунде с упрямой решимостью найти, если понадобится, всех русских по имени Дима, Хайнц был обескуражен результатом, не найдя ни одного. Впрочем, он нашёл, даже двоих, но они не были русскими.
Хайнц многого не знал. Он не знал, какое у него было выражение лица на пляже в Травемюнде. Выражение, которое Лора не поняла. Но что оно обозначало, он знал. Хайнц хотел позвонить отцу.
То, что он почувствовал, сидя напротив шезлонга номер 215, потрясло его. Это даже не была мысль. Когда Лора рассказала о молодом немце, его образ вдруг слился с отцом. Это не мог быть отец. Он и офицером не был. Хайнц не знал даже, где он воевал. То, что Хайнца пронзило, не было мыслью. Это было ощущение: там, на фронте, можно было остаться людьми.