– Неповинного, – со злостью выпалила Оксана. – Это она во всем виновата! Только она. Она перешла мне дорогу, она отняла у меня любимого, она помешала мне быть счастливой… Кому я искалечила жизнь? Этому ничтожеству? – Оксана ткнула пальцем в Антона. – Да я ему все дала! И себя ему отдала, радоваться должен. Он пользовался моим телом как хотел. Много лет. Я холила и лелеяла его дурацкое творчество, убеждала его, что он талант. Я создавала ему все условия, поила и кормила, потому что он сам был не в состоянии принести в дом ни копейки. А кто договаривался о выставках? Кто размещал его картины в салонах, на презентациях, кто договаривался в издательствах? Он сам? Хрен вам, это все я. Да без меня он бы сейчас на мусорке рылся в поисках куска хлеба! И Михаилу я говорила, просила его, чтобы помог, нашел для друга работу, договорился с барыгами, которые картинами торгуют…
– Убийца, – прошептал Антон, качая опущенной головой.
– Ничтожество неблагодарное, – парировала Оксана. – Да, я убила. Я единственная из всех вас, кто что-то делал, кто еще способен изменить, устроить этот мир… Вы амебы! Я для вас жила…
Гуров поднялся из кресла и подошел к окну, бросив через плечо, чтобы Оксану увели. Дождь на улице понемногу перестал. Мокрый асфальт темнел лужами и ворохами разметенных из куч опавших листьев. Облака неслись низко, почти цепляясь за крыши многоэтажек. И из-за серо-белых облаков проглядывало такое же серое мутное небо.
– Ну, вот и все, ребята, – повернувшись лицом в комнату, сказал Гуров. – Мы свое дело сделали, а вы уж живите теперь как знаете. Или как сможете.
Сыщик смотрел, как в разных концах комнаты сидели двое мужчин с опущенными головами. Они не смотрели друг на друга, хотя когда-то были большими друзьями. Но что-то в их дружбе было такое, что и привело вот к такому результату.
– Зачем тебе был нужен весь этот спектакль? – поинтересовался Крячко, когда они уселись к Гурову в машину.
– Наверное, старею, Стасик, – невесело усмехнулся Гуров. – Тянет не только ловить преступников, но и пытаться лечить души тех, кто своим равнодушием к окружающим его близким людям приводит к преступлению других. Или позволяет преступать закон. Ну, уж если не лечить, то, по крайней мере, ставить диагноз.
Гуров с минуту сидел молча, потом спросил:
– Стас, ты можешь честно и откровенно ответить мне на один вопрос? Только честно, как другу. Если не можешь, то не отвечай.
– Конечно, могу, – уверенно ответил Крячко без всякого удивления.
– Скажи, Стас, а ты не обижаешься на меня? Нет у тебя, пусть глубоко в душе, обиды?