Отступления в «Мертвых душах» достаточно многообразны. В них авторский лирический пафос и авторская ирония сменяют друг друга, а подчас соприсутствуют. В первой главе при описании губернаторской вечеринки автор берется рассуждать о «толстых», которые умеют хорошо обделывать свои дела, и «тонких», не владеющих подобным мастерством. Но любопытно, что завершается отступление фразой — «Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество…» (VI, 15). Вновь перед нами герой, странным образом приближенный к автору: ведь нам казалось, что это автор рассуждает о жизненных успехах тонких и толстых господ. Однако если присмотреться к последующему фрагменту текста, то увидим, чем же отличается чичиковское (пусть и опосредованное) слово от авторского. Последнее, конечно, иронично. Оно фиксирует алогизм этой жизни, при этом Гоголь привносит алогизм в само повествование, в структуру фразы, называя, например, «почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа» (VI, 15), рассуждая о якобы серьезности и солидности занятий губернских чиновников (садясь за вист, чиновники прекращают разговоры, «как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному» — VI, 16).
Заканчивается глава упоминанием о «странном свойстве гостя» и его «предприятии», о котором еще только надлежит узнать читателям. Так что странность оказывается категорией, которую сам автор ввел в текст, расширяя тем самым его смысловые границы.
Проведя в губернском городе неделю, Чичиков отправляется с визитами к помещикам, с которыми познакомился у губернатора, к Манилову и Собакевичу. Читатель еще не знает, что задумал гоголевский герой, вместе с ним испытывая определенное любопытство, он отправляется в поездку по России, описание которой занимает большую часть поэмы. Верный себе, автор комментирует все то, что попадает в поле его зрения. Он словно сам садится в «известную бричку», рядом с героем, а поскольку утром в день отъезда Чичиков отдает приказы Селифану и Петрушке, то автор заводит разговор прежде всего о них. Прося прошения у читателей, что занимает их внимание второстепенными и даже третьестепенными лицами, он, представляя Петрушку, называет два, как будто совершенно разнородных свойства: нечистоплотность и «побуждение к просвещению». Перед нами очередная загадка. Что означает свойственное Петрушке пристрастие к чтению — бессмысленное занятие, которому без всякой пользы для себя предается лакей Чичикова («ему было совершенно всё равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он все читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался» — VI, 20) или неосуществленный, бессознательный порыв к познанию? Во всяком случае, этот герой не вполне обычен. Когда автор берется предположить, о чем бы мог думать Петрушка, потревоженный замечанием хозяина, он наделяет его мыслями, которые могли прийти в голову любому лакею («И ты, однако ж, хорош; не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же» — там же), но при этом он не настаивает, что размышления Петрушки были именно таковы. «Что думал он в то время, когда молчал» (там же), — остается тайной, не исключающей, правда, что он и вовсе ни о чем не думал. Этот странный лакей, читающий все без разбора, не предвосхищает ли потенциально другого (героя Достоевского), живущего в доме Федора Карамазова, довольно много почитавшего и ведущего беседы с образованным Иваном Карамазовым, считающего, что в беседах с ним нуждается и сам Иван, более того, готового осуществить ту идею, которая мучает Ивана? Между Петрушкой и лакеем Смердяковым в «Братьях Карамазовых» Достоевского — дистанция «огромного размера», но кажется, здесь есть над чем подумать. Среди героев Гоголя мы не найдем ни одного идеолога, без которого немыслим роман Достоевского, тайна человеческого сознания — это тайна, которая Гоголя постоянно занимала.