За шатер можно было не опасаться. Сшитый из тонкой, но крепкой кожи какой-то местной земноводной твари, он способен выдержать и не такие капризы погоды. Спальник тоже хорош: из легких, вывернутых мехом внутрь, шкур тапира — мог смело дать сто очков вперед двойному и даже тройному синтепону. А вот электрического фонаря, как ни крути, заменить нечем.
Сергей, выбравшись из уютной норки, приподнял полог и выглянул наружу. Над головой зависли свинцовые тучи. Низвергающиеся с неба потоки воды нещадно стегали землю, собирались мутными ручьями, сбегали в реку. Сквозь пелену дождя темными пятнами проступали шатры "волков". Где-то в стороне, у бескрайних зарослей камыша, разделявших Аландию и Герфес, на поросшем неожиданно яркой для осени травой лугу недовольно храпели и ржали лошади. Они словно жаловались на несправедливость судьбы, на своих хозяев, так нечестно с ними поступивших.
Поежившись от сырости и холода, Сергей вновь забрался в спальник. Задумался. После той памятной баньки в Ради встречавшиеся на пути городки объезжали стороной.
Погода в последние дни, словно на зло, окончательно испортилась. То и дело моросил мелкий холодный дождик. А у самой границы Герфеса их настигла нешуточная буря — со шквалами и ливнем. Генсли увел "волков" в лес, где под защитой вековых дубов переждали неистовство стихии. На ночлег остановились в буйно поросшей камышом излучине Глефы.
Где-то здесь герфесские ополченцы готовили переправу. Еще вчера им навстречу отправились Тапир Рене и Винцель Страх. Но, вот беда, до сих пор не вернулись. Ну, а без проводников брод не найти.
Шатер осветила вспышка молнии.
"Вот тебе и электричество… Природное. Безо всяких там богов или магов", — подумал Сергей.
Небеса, услыхав строптивца, недовольно откликнулись рокотом грома.
"А может, все-таки Создатель шалит? Тьфу ты, черт! Тут поневоле станешь суеверным".
Дождь, убедившись, что шатру все его потуги нипочем, смирился и теперь сеял мелкой дробью.
Краевский с головой нырнул в ласковые объятья спальника и сладко зевнул. Мерный шум баюкал, шептал на ухо что-то не-внятно-сладкое. Мысли стали несвязными, распались на отдельные смутные образы…
Мазок, еще один… Живописец, прижмурив глаз, оценивающе посмотрел на полотно… и остался доволен: она, несомненно, она! Та, что раз за разом приходит в его безумные сны, жжет каленым железом душу, рвет на части сердце. Ее печальная, со-тканная из несбывшихся надежд улыбка на устах и затаенная боль безнадежно потерянной любви в глазах. Еще мазок, последний штрих. Тот, что превращает талантливую работу в шедевр, что возводит доселе неизвестного художника в ранг гения и даже Бога. Девушка оживает, изумленно глядит с картины на своего создателя. Ее брови ползут вверх, а губы еле слышно шепчут: