Графиня, по-видимому, боролась сама с собой, но после некоторого колебания молча поклонилась ему и вышла из комнаты.
Вольдемар дал ей уйти и стоял, повернувшись к окну и прижавшись лбом к стеклу; он долго оставался в этом положении и обернулся лишь тогда, когда его назвали по имени.
Это была княгиня, неслышно вошедшая в комнату. Что сделал последний год и удары судьбы с этой женщиной! Правда, княгиня держалась по-прежнему прямо и гордо, и при первом взгляде нельзя было заметить особой перемены в ее лице, но каждый внимательный наблюдатель тотчас же понял бы, чего стоила смерть Льва Баратовского его матери. Было видно, что этот удар, поразивший как сердце, так и гордость матери, проник в самую глубину души; поражение ее народа, судьба брата довершили остальное и окончательно сломили эту непоколебимую и сильную натуру.
— Ты снова обрушился на Ванду! — произнесла она. — Ты ведь знаешь, что это напрасно.
Ее голос звучал теперь совершенно иначе, чем прежде, и был глухим и беззвучным.
Вольдемар обернулся; на его лице все еще оставалось прежнее озлобленное выражение.
— Да, это было напрасно, — мрачно произнес он.
— Я тебе заранее говорила. Раз Ванда приняла какое-то решение, то оно непоколебимо; кажется, ты должен был бы, наконец, понять это. Это ты безжалостен к ней, ты один.
— Я? — почти угрожающе переспросил Вольдемар. — А кто внушал ей это решение?
— Никто, — ответила княгиня, серьезно и твердо встретив взгляд сына. — Ты знаешь, я давно отказалась от вмешательства в ваши дела. Но я не могу и не хочу удерживать Ванду. У моего брата не осталось больше никого на свете, кроме нее; следуя за ним, Ванда только исполнит свой долг.
— Чтобы умереть, — добавил Вольдемар.
— Смерть за последнее время так часто приближалась к нам, что мы перестали ее бояться. Нам нечего больше терять! Эти ужасные годы разбили столько надежд, что и тебе придется смириться, если разобьется и твое счастье!
— Можете не беспокоиться; я сегодня убедился, что Ванды не переубедить, и смиряюсь.
Княгиня несколько секунд испытующе смотрела на сына.
— Что ты задумал? — вдруг спросила она.
— Ничего! Ты же слышала, что я решил покориться неизбежному.
Мать не сводила глаз с его лица.
— Ты не покорился!.. Будто я не знаю своего сына. У тебя что-то на уме, что-то безумное, опасное. Берегись! Это — личное желание Ванды; она не покорится даже тебе.
— Увидим, — холодно ответил молодой человек. — Впрочем, можешь быть совершенно спокойна. Может быть, то, что я задумал, и безумие, но если оно сопряжено с опасностью, то она грозит только мне. Самое большее, что может быть поставлено на карту, это — моя жизнь.