Жора не унимался:
— Где же предел этой бойне?
— Все в руках человеческих.
— В чем же тогда Его участие?
— В том, что Он создал нас, поделился с нами частью себя, своего совершенства. Мы дурно воспользовались этим даром и теперь платимся. Но Он еще не покинул нас, не оставил надежды. К единению с Ним надо сделать только усилие.
— Причем — кровавое?
— Если понадобится.
— Я не хочу!
— Это не от тебя зависит.
— Посмотрим! — Жора был вне себя, острое лицо его ожесточенно вскинулось.
— Это мы еще посмотрим!
За всю короткую историю их поездного знакомства Мария впервые видела его таким. До этого он казался ей не более, чем стандартным «мальчиком с Кавказа», не лишенным известного интереса и обаяния. Но теперь, глядя на него, она рассмотрела в нем облачко какой-то незамеченной ею доселе муки, какого-то потаенного страдания, как бы нарочно скрытых под лихорадочным оживлением и балагурством. «Где же это тебя обидели так тяжело? — больно царапнула ей сердце жалость. — Кто?»…
— Бес уныния и суеты мутит тебя, Георгий. — Он поднялся, оказавшись еще выше и уверенней, чем он увиделся Марии с первого взгляда. — Я помолюсь о твоей душе.
— Ты лучше о своей не забудь!
— Не забуду, — уже с порога обернулся священник. — Такова моя должность: молиться за всех и за себя. Жизнь рассудит нас, Георгий. Но ты должен смириться сердцем, иначе погибнешь. Великие испытания ждут нас и нам следует забыть старые счеты и быть вместе.
— С тобой — никогда!
— Бог тебе судья, — шагнул тот в коридор. — Только, когда одумаешься, приходи, я не злопамятен… До свидания…
После его ухода Жора посветил в сторону Марии искательным взглядом и, заметно успокаиваясь, вздохнул:
— Вот как бывает.
— Мужчины без этого не могут.
— Простите.
— За что же?
— Развели базар.
— Это даже интересно.
— Мы ведь с ним вместе в школе в Тбилиси учились. Он у нас тогда первым атеистом считался. В футбол играл, как бог. Девочки по нему с ума сходили. Физичка будущим Эйнштейном считала. А он после школы в Духовную академию подался. Не знаю, что с ним такое сделалось, только слушать мне его страшно. Если он прав, то значит мы с вами просто подопытные кролики и ничего больше. Зачем тогда жить? Только ради того, чтобы кто-то, когда-то, наконец, поумнел? А вы, а я, значит, ничто, мусор, зола, пыль? В таком случае, мне незачем было садиться, лучше уж сразу, как говорят, с музыкой… Давайте выпьем, здесь, кажется, что-то еще есть.
Он разлил остатки и первым поднял свой стакан:
— За то, что мы не кролики!
— За вас…
Выпив, он вдруг уронил голову себе в ладони и почти простонал сквозь зубы: